Франсуа Каванна - Сердце не камень

— Гадина! Гадина! Гадина! Мы же договорились. Что не будем. Ты поклялась. Гадина! Гадина!

Настоящая фурия. Стефани приходится худо. Лизон удается вырвать у нее аппарат. Она открывает его, вытягивает пленку и выкидывает ее. Стефани, лежа на спине, исходит яростью.

— Несчастная дурочка! Трижды несчастная дурочка! Это потому, что этот дурак тебя оттрахал? Ты влюбилась, что ли?

— Я влюбилась, вот и все.

— В этого дурака?

— В этого дурака. Думаю, это как раз тот тип дурака, который мне был нужен.

Я просто взволнован тем, как она смело заявляет все это. Ее прелестный белый задик согласен с ней. Спереди она вся розовая между двумя рыжими рунами. Прекрасна настолько, что хочется упасть перед ней на колени и расплакаться от счастья. Но все же я хотел бы, чтобы мне немного разъяснили что к чему, и я говорю:

— Ладно. Все нормально, девочки, успокойтесь. В чем, собственно, дело? Можно подумать, что речь идет о чем-то вроде шантажа. Но кому в голову могла прийти идея шантажировать меня? У меня нет ни гроша. И потом, Лизон уже исполнилось восемнадцать лет — ты не солгала мне, Лизон?

Стефани пожимает плечами. Хихикает:

— Тоже мне нашелся детектив. Это вовсе не шантаж.

— Тогда что же?

— Просто план, чтобы нагадить училке. Вы способны это понять? Просто чтобы нагадить матушке Крысельде.

— Вот как? Он просто глуп, ваш план. И это очень гадко.

— А она не гадкая, что ли? Ее миленький нагишом на одной из ее учениц, тоже голой, это было бы не слабо, уж поверьте мне. И если она пошла бы жаловаться директору или родителям Лизон, мы тут же заткнули бы ей пасть фотографиями, на которых она с вами.

— Фотографии? Снятые в кафе? Но мы никогда не допустили ни малейшего…

Здесь она торжествует:

— Конечно же не в кафе! Последний пикник. Вспомните-ка. Вы сели на поезд, потому что ее тачка накрылась. Еще бы: мы же подсыпали сахарного песку в бак. На этот раз вы были в Фонтенбло. Может, скажете, неправда? Мы вдвоем были в том же вагоне. Вот уж мы позабавились.

Это заставляет меня призадуматься.

— Сколько труда! Сколько терпения! Сколько рвения! Надо действительно ненавидеть человека чтобы… А сегодня?

— Сегодня…

— Сегодня все сорвалось.

Это вмешалась Лизон. Она натянула платье и упорно смотрит себе под ноги.

— Я должна была притвориться. Стефани должна была зайти с фотоаппаратом как раз в тот момент, когда мы оба оказались бы нагишом. А потом…

— А потом эта дура внезапно влюбилась, видите ли. Лизон все же хочет все объяснить как следует:

— Не сразу. И потом, то, что я вам сказала о моей… о моей… о, черт, моей проблеме, ну… это правда. В конце концов, это было правдой.

Она краснеет, прижимается ко мне, обнимает за шею.

Стефани перехватывает слово:

— Поэтому она меня хотела отговорить. Пришла ко мне в кухню, сказала, что дело накрылось, что она больше не собирается… короче, я распсиховалась… Только она забыла запереть дверь! Ну и вот, вы теперь все знаете.

— Ладно. Я знаю все. А теперь послушайте меня. Я буду краток. Вы оставите в покое Эл… мадам Брантом.

— Вы можете называть ее Крысельдой, мы не обидимся.

— Хватит глупостей, ладно?

— Я согласна, — говорит Лизон.

— О, ты… — говорит Стефани.

Я настаиваю:

— А вы, Стефани?

— Хорошо, согласна. Но раз вы уж такие друзья, то скажите ей, чтобы она меньше крысилась.

Звонит телефон. Это Элоди.

Ну вот. Со мной случилось то, чего я никогда даже не смел себе представить в своих самых разнузданных мечтах. Меня приводят в восторг и чудесная новая любовь, и восхитительная прежняя связь. Я доволен, как султан, но еще неизвестно, способен ли султан любить безумной любовью. Однако я чувствую, как где-то в животе у меня зарождается нечто похожее на тревогу… Я боюсь, что мои плечи не окажутся сильными в такой же степени, как любвеобильно мое сердце.

Потому что я люблю Лизон. Я люблю их всех, но о Лизон и об Элоди я могу говорить более конкретно. Для Лизон открытие наслаждения было чудом, в которое она уже было перестала верить. Она любит меня потому что именно в моих объятьях она познала его. Она убеждена,чтоя единственный человек в мире, который мог совершить это чудо,чтотолько любовь, излучаемая мной, сделала все это, и только моялюбовьмогла расцвести в ней. Невозможно убедить ее, что любой другой,любящий женщину так же, как я, мог совершить то же самое. Она хочет видеть в любви магию, единственным носителем которой являетсямояперсона, в то время как все это сотворило мое восхищение еетелом, благодарность, огромная нежность, бесконечное терпенье, мое "чувство" женщины, счастье, испытываемое от того, что удалось пробудить в ней желанье, забота прежде всего об ее удовольствии, а не о своем собственном… Умение, разумеется, приемы, но вдохновленные обожествлением женщины, наваждением, если хотите, которое ведет и освещает всю мою жизнь.

Я люблю Лизон, и Лизон меня любит. Она любит так же, как занимается любовью, без слов, со смертельным напряжением. Она отдается не в ожидании последнего содрогания, но будто ищет полного слияния с тобой, ощущения твоего присутствия в самой глубине своего существа. Наслаждение приходит дополнительно. Оно поднимается тихо, незаметно, как спокойный прилив, она принимает его все с тем же недоверчивым и восхищенным изумлением, не теряя ничего, даже минимальных проявлений, словно из страха утратить что-то и, раз достигнув вершины, отдается волне, которая несет ее долго, долго, нескончаемо. Легкая и непрерывная жалоба поднимается из ее полуоткрытых уст. Ягненок.

Немного напуганный почти мистической силой этой любви, я попытался, хотя у меня разрывалось сердце, заставить ее понять, что кто-нибудь другой мог бы разбудить ее, но она знала, что мне отвечать:

— Все равно, ведь это оказался именно ты. Не имеет значения, как мы познакомились, почему ты, почему я, почему это место и этот мо­мент. Все пары образуются по воле случая, наш случай был именно таким, вот й все. Как только ты в первый раз взглянул на меня, я поняла, что тебе хотелось меня проглотить и я почувствовала, как что-то во мне уже покоряется этому. Желает этого. Ты был волком, я ягненком, я хо­тела, чтобы ты меня съел. Не говори мне, что это мог бы быть другой волк. Это был ты, это будешь ты. Навсегда.

В другой раз она сказала мне:

— Знаете ли вы, господин волк, почему мы, ягнята, умоляем вас сожрать нас? Потому что ваши глаза все время говорят, кричат, провозглашают, что ягнята, я хочу сказать, женщины, это все для вас. Они дают нам жизнь, ваши глаза. Они делают из нас богинь, больше, чем богинь, больше, чем Богородицу…

— Они делают из вас женщин.

— Вот именно!

Моя жизнь стала богаче. Моя жизнь стала сложнее. К счастью, Лизон не огорчает существование Элоди. Элоди была первой, иными словами, законной женой. Таким образом, мне приходится врать только Элоди, что уже достаточно рискованно. Лизон согласна на то, чтобы мной обладали другие, только бы мной обладала и она. Я очень хотел бы знать, что происходит в ее хорошенькой рыжей головке, когда она сидит на уроке французского и Элоди-Крысельда препарирует со знанием дела, которое мне лично представляется безупречным, прозу Монтеня или поэмы Рютбёфа. Никакого злобного удовольствия, никакой иронии, я уверен в этом. Скорее чувство сопричастности, соучастия и страдание от того, что приходится молчать об этом. Та Лизон, которую я знаю, скорее с удовольствием и наивностью посвятила бы в свое счастье ту единственную, кто в полной мере смог бы оценить его.