Игорь Афанасьев - PHANTOM@LOVE.COM (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

За кулисами корчились от смеха узники лагеря смерти, и когда пришла их очередь убегать из плена, то каждый из них постарался добавить соли и перца в сложившийся этюд. Один из них, пробегая мимо немца, пнул его по руке и собственная расслабленная кисть очень натурально шлепнула Филиппа прямо по носу, другой вырвал из — под часового автомат, а третий со словами: «Собаке собачья смерть!» — зачем-то наступил покойнику на живот. Никакого актерского мастерства не хватило бы выдержать эту неожиданную боль, и ноги мертвого часового инстинктивно поднялись к небу.

Зал грохнул здоровым детским смехом, но, к счастью, это был последний миг перед антрактом, и помощник режиссера дал занавес.

Хохотали за кулисами от души, но беззлобно. Филиппа искренне хвалили за мужество и сообразительность, а придурок, наступивший на живот, извинился при всех. Самое приятное, что режиссер спектакля поздравил Филиппа с боевым крещением и закрепил за ним роль немца-часового. Это добавило к скромной зарплате один рубль за каждый выход. Что правда рублей этих стало вскоре уже больше, так как во многих спектаклях выгоднее было выпустить натурального подростка, чем гримировать под мальчишку какого-нибудь тридцатилетнего дядьку.

Мечта стала обретать реальные очертания.

Филипп просто балдел от театра. Ему не хотелось возвращаться домой, где все смотрели на него искоса, осуждая день и час его театрального призыва.

Особенное удовольствие доставляли Филу ночные репетиции, которые проводил главный художник театра, выставляя свет на очередную премьеру.

Во-первых, это был совершенно официальный и законный повод не ночевать дома, а во-вторых, это было причащение к таинству создания иллюзии.

Художник театра был мастером своего дела, и Филипп узнал много секретов про свет прямой и контровой, про секущие лучи и прострелы, а также про всевозможные трюки, позволявшие убедить самых придирчивых зрителей — детей в реальности метели или путешествия по Луне. Все предметы на сцене наполнялись жизнью под правильно выставленными лучами света, картон превращался в старые камни, дешевый плюш в королевский бархат, а стеклянные побрякушки — в сокровища МонтеКристо.

Семья не разделяла производственного энтузиазма Филиппа.

Отец пытался установить хоть какие-то рамки в степени Филипповой свободы и предупредил сына, что после двенадцати часов ночи он будет закрывать входные двери на задвижку. Филипп пропустил угрозу мимо ушей, отнеся ее к разряду слабого шантажа. И напрасно.

После поздней репетиции он завалил вместе с оравой актеров и не актеров в чью-то квартиру, где до двух часов ночи пили вино и пели под гитару. Филипп явно преуспевал в этом занятии, и его с удовольствием слушали в актерских тусовках. Это льстило самолюбию, а также создавало определенные предпосылки для повышенного внимания со стороны подвыпивших дам, которым так хотелось хоть на миг забыть свой возраст и опостылевшего мужа. Нельзя сказать, что Филипп наладил конвейер, но определенные успехи уже сказывались на его стиле и манерах. Он стал свободнее и раскованнее говорить и петь, острил и отпускал комплименты, он стал следить, в конце концов, за свежестью рубашки. Он стал взрослей.

Как взрослый мужчина он просто посчитал своим долгом проводить домой девушку, к которой пытался приклеиться весь вечер — но тщетно. Она дружески чмокнула его на прощание в щеку и сказала, что если обманет мужа, то только один раз в жизни, последний. Филипп галантно попрощался с чьей-то порядочной женой и долго еще не мог поймать такси, идущее в сторону Сырца.

Когда он добрался до дома, стрелки на циферблате часов встали в прямой угол, что означало три часа ночи.

Нарезной ключ не хотел входить в замок входной двери, и Филипп понял, что отец выполнил свое обещание и затянул винты на задвижке замка так, что снаружи его было открыть невозможно.

Филипп вышел на улицу и взглянул на окна собственного дома.

Кухонное — было полуоткрыто, и Филипп, радостно присвистнув, проделал цирковое упражнение: он подтянулся и влез на бетонный карниз над входом в парадное, затем встал на носки и медленно, словно джигит, танцующий лезгинку, двинулся по тонкой газовой трубе к полуоткрытому окну. Ему хватило нескольких сантиметров, и он уцепился за карниз подоконника. Он развернул ступни ног вдоль трубы и взглянул в чуть увеличившуюся щель окна. Там его ожидал сюрприз. Сразу за окном стояла кастрюля с компотом. Открыть окно, так чтобы не вывернуть эту кастрюлю на пол, не было никакой возможности.

Еще один сюрприз заключался в том, что из нынешней своей позиции Филипп был не в состоянии проделать путь в обратном направлении. Он висел, зацепившись за подоконник, и пытался определить, сможет или не сможет допрыгнуть до, казалось бы, такого близкого балкона, но чувствовал, что тонкая труба не позволит оттолкнуться достаточно сильно, а прямо под ним торчали острые колья забора.

В таком идиотском состоянии он провел минут десять и уже собирался проделать прыжок отчаяния, когда за спиной раздался рык автомобиля, хлопнули дверцы и по гулкой ночной тишине разнесся топот нескольких пар кованых сапог.

Луч прожектора четко высветил фигуру Филиппа, повисшего на стене, а грозный голос сурово переспросил:

— И чего ты там делаешь?

Сквозь слепящие лучи прожектора Филипп разглядел двух милиционеров и рядом с одним из них черную немецкую овчарку на натянутом поводке. Она не лаяла, а тяжело дыша неотрывно следила за Филиппом.

— Я домой иду, — как можно спокойнее и дружелюбнее постарался ответить Филипп.

— Ну, да, я так и понял, — не менее дружелюбно заметил милиционер и приказал, — а ну, слезай оттудова!

Филиппу стало явно не по себе, и поэтому он страшно обрадовался фигуре отца, появившейся на балконе.

— Батя, скажи им, — начал он и осекся под яростным взглядом отца.

— Гражданин, вы его знаете? — раздраженно спросил милиционер.

— В глаза никогда не видел! — вдруг выпалил отец.

— Ты чего? — чуть не разжал от растерянности руки Фил, но голос милиционера перебил его вопрос.

— А ну прыгай, падло, а то стрелять буду!

Милиционер выхватил из кобуры пистолет, а собака рявкнула сочным басом.

— Прекрати! Что ты делаешь? — появившаяся жена вытолкала отца с балкона и принялась громким шепотом успокаивать стражей порядка. — Это наш, наш сын! Двери закрылись, и он хотел зайти через окно.

В окнах соседних домов вспыхивал свет, и на балконах появлялись привидения в белых майках и ночных рубашках. Отец еще раз вырвался на балкон и взмолился в сторону заскучавшего милиционера:

— Снимите его оттуда и набейте морду, я уже не могу! А еще лучше посадите на пятнадцать суток!