Теа Обрехт - Жена тигра

Дариша собирался сказать ей: «Выходи, я тебя нашел!», но не планировал никаких особых действий на тот случай, если Смерть вдруг откажется.

Так Дариша бодрствовал по ночам в течение нескольких месяцев, когда вдруг случилось великое событие: открылись двери зимнего дворца Эмина-паши. Долгие годы судьба зимней резиденции паши служила предметом жарких споров среди чиновников столичной администрации. Дворец, историческая реликвия времен Оттоманской империи, все эти годы совершенно пустовал. Не имея возможности использовать зимнюю резиденцию в собственных целях, но и не желая лишать столицу подобной достопримечательности, судья, приглашенный из Вены, назвал ее музеем и превратил в центр развлечений для тех королевских подданных, которые покровительствовали всевозможным искусствам и часто посещали такие места, как национальная опера, королевская библиотека и сады.

«Величественность, поражающая воображение, — гласили красные с золотом плакаты, развешанные на каждом фонарном столбе рядом с домом Дариши. — Поистине невероятное путешествие в языческий мир».

Верхний этаж дворца превратился в клуб для джентльменов с курительной комнатой, залом для игры в карты, просторным баром, библиотекой и музеем верховой езды. Там стояли оседланные кони из кавалерии паши, боевые, с позолоченными уздечками, под парадными седлами, в звенящей колокольчиками сбруе, и экипажи со скрипучими полированными колесами и множеством боевых знамен, на которых были изображены символы империи: полумесяц и звезда. Внизу располагался внутренний дворик с кустами душистого жасмина, пальмами, аркадой для чтения на воздухе, укрытой занавесями, и маленьким прудом. В нем, по слухам, обитала редкостная белая лягушка, устроившая себе жилище в черепе, который некогда спрятал под стеблями водяных лилий один убийца, пытавшийся скрыть от правосудия личность жертвы, обезглавленной им. Имелись во дворце залы, целиком посвященные портретному искусству. Там на окнах висели узорчатые портьеры, а по углам стояли бронзовые светильники. На замечательных гобеленах были вытканы батальные сцены и пышные пиры, а в небольшом боковом зале устроена библиотека для юных дам, где они могли почитать в тишине. Рядом располагалась чайная комната, уставленная горками с фарфоровыми сервизами паши, его книгами по кулинарии, кофейными джезвами и чашками.

Магдалена тут же ухватилась за возможность посетить наконец этот прекрасный дворец и взяла с собой маленького брата. Ей было шестнадцать, она уже прекрасно сознавала тяжесть своего недуга. Девушку все сильней угнетало то, что она и сама никуда не ходит, и Дариша растет в изоляции от сверстников, о чем мальчик, впрочем, никогда не жалел. Сестра также винила себя в том, что маленький брат вынужден постоянно следить за нею по ночам, спит мало и бродит в темноте по дому, вместо того чтобы лежать в постели. Кстати, вот от этих ночных бдений Дариша теперь и сам ни за что бы уже не отказался. Магдалена прочла в газете, что во дворце паши есть некий чудесный Зеркальный зал, и первым делом повела братишку туда, потому что ей очень хотелось, чтобы Дариша хоть что-то узнал о том мире, что лежит за пределами их дома, парка и ближайших улочек.

Чтобы попасть в Зеркальный зал, нужно было пройти через сад и спуститься по небольшой лестнице на площадку, которая более всего походила на порог гробницы. На тимпане был высечен дракон, вставший на дыбы, у входа сидела на ящике цыганка с ручным львенком и грозила проклясть каждого, кто вздумает не послушаться ее наставлений и не заплатить за них. Это, разумеется, могло испугать разве что ребенка — и цыганка, и львенок состояли на жалованье в музее. Тем не менее все клали грош в шапку цыганки, она каждому говорила: «Бойся себя самого!», а затем вталкивала человека внутрь и захлопывала за ним дверь. Опасаясь за здоровье Магдалены, семейный врач советовал ей туда не ходить, и Дариша пошел в Зеркальный зал один.

Первая часть лабиринта оказалась довольно невинной. Там располагались обычные кривые зеркала, которые вытягивали тебя в длину, разрезали пополам, делали твою голову похожей на дирижабль, вдруг переворачивали вверх ногами или задом наперед. Пол и потолок были выложены золотистой плиткой с вырезанными на ней кронами пальм, а зеркала были развешаны таким образом, что каждый раз ты попадал в новый альков, где видел девять, десять, двадцать тысяч собственных отражений. Ты потихоньку продвигался дальше и дальше, и плитки пола как бы двигались с тобою вместе, меняя свои очертания. Угол отражения действительности в зеркалах все время менялся. Ты то возвращался в эту реальность, то вновь из нее выскальзывал. Твои руки то и дело касались зеркал, зеркал и снова зеркал, пока вдруг — совершенно неожиданно! — ты не попадал на некое открытое пространство, обходил невидимые углы и вдруг видел то нарисованный оазис, то павлина, распустившего хвост. Казалось, что все это находится довольно далеко, а на самом деле было у тебя за спиной. Затем на твоем пути попадалась марионетка — индийский заклинатель змей с деревянной коброй, поднимающей голову над плетеной корзинкой. Странствуя по этому чудесному лабиринту, Дариша чувствовал, как замирает у него сердце, готовое в любой момент остановиться. Даже понимая, что во всех этих зеркалах видит самого себя, мальчишка уже не мог толком определить, где же он настоящий. Из-за этой нерешительности движения его становились все более неловкими, в душу стал закрадываться страх перед тем, что он заблудился и теперь никогда не выйдет из этого зеркального тумана. Дариша отлично знал, что Магдалена привела его сюда из самых лучших побуждений, желая развлечь, но чувствовал, как внутри его постепенно воцаряется та же пустота, что и во тьме родного дома. Буквально на каждом шагу он утыкался носом в очередное зеркало, отчего на стекле оставалось беловатое пятно. Он уже вовсю плакал, когда наконец достиг так называемого оазиса паши — атриума, занавешенного со всех сторон, где вокруг зеленого фонтана бродили шесть или семь живых павлинов, а за ним находилась дверца, ведущая в комнату с охотничьими трофеями.

По сути, это была даже не комната, а длинный и довольно узкий коридор со стенами, оклеенными синими обоями. Пол был целиком застлан турецким ковром с кисточками, а южная стена буквально увешана блестящими черепами антилоп и диких баранов, широкими рогами буйволов и лосей. Там было множество стеклянных витрин с пришпиленными жуками и бабочками. На резных шестах сидели, широко раскрыв мертвые глаза, ястребы и филины. Бивни слона, скрещенные, как сабли, висели над сундучком со стеклянной крышкой, где хранился закрученный в спираль рог нарвала. Огромный лебедь с распростертыми крыльями безмолвно парил, подвешенный на тонком шнурке, а в самом дальнем конце стояло на постаменте чучело козла-гермафродита. Рядом висели несколько фотографий этого животного, запечатлевших его в тот период, когда он жил у паши в зверинце. Эти снимки доказывали, что козел-гермафродит действительно существовал, а не превратился в такового уже после смерти.