Елена Черникова - Вожделение бездны

верующая гражданка России, бывала изредка в церквях, беседовала там с кем попало

и в результате окрысилась на меня до невыносимости. Она решила, что знает истину, а я не знаю истину и никогда не узнаю. За ней, как я понимаю, и потянулся наш сын, и там прирос, но ему было проще, поскольку он не жена моя и супы не варит, ему не подавать их мне и господином своим не считать.

- Ты был господином? - уточнила Аня.

- Конечно. Иначе мужчине трудно жить. Он обязательно должен получать хотя бы

гомеопатические дозы преклонения, а во что они будут упакованы - в постель или в сковороду, - это второстепенно. Азбука.

- Я слышала про эту азбуку, но не мог бы ты объяснить её азбучность в каком-нибудь понятном ключе, как про глаза? - Аня была вполне серьёзна, иначе Кутузов не решился бы.

- Большинство малышей не понимают, уча ноты, зачем на муку детям придуман до-бемоль, если уже есть очевидное си. К осознанию тональности до-бемоль мажор ещё прийти надо. Ни один учитель ни в одной музыкальной школе не решится сказать малышам, что вообще диезов больше, чем бемолей. Он понимает, что заботливые родители немедленно вызовут городового. Но и прогнать из сердца очевидное для учителя знание он не может. Это трагедия. Задача не имеет решения. Так и с твоим вопросом. Умная жена преклоняется пред мужем, поскольку ему это жизненно

необходимо. А умный муж одновременно преклоняется перед женой - не важно, за что, всё равно, - потому что это необходимо ей. Они оба, по разным основаниям, преклоняются и тогда живут вместе долго и счастливо. Диезо-бемольное решение.

- Это рецепт бриллиантовых свадеб?

- Да. У нас в семье он не сработал, потому что жена ушла в чужие суеверия и её тональность, та, в которой я женился на ней и родил сына, изменилась. Поскольку жена моя не стала вполне воцерковлённой, а, сохраняя мнимую внутреннюю свободу, осталась так себе, домашняя верующая, то она и туда не пришла, не подключила свою внутреннюю музыку к основному тону своего нового сообщества, и от меня не ушла, и сына потеряла из виду, а кончилось это и вовсе погано: влюбилась в

информационный поток. Решила, что всё вызнает и выводы сама сделает. Решил малёк-филолог с океаном управиться.

- Все сообщества людей стали ей как бы иноприродны? И всё - от перебоев музыки?

- Ну, музыка при том всё равно звучит. Некая музыка всегда прорывается, пока человек жив. Некая… Замолкает умерший, не звучат его клетки, нет вибраций,

передаваемых среде или получаемых от неё. Но при жизни, пока среда ощущается как мир, симфония обитания, пока есть нотоносец - надо звучать вверх.

- Ой, что это ты сказал? - Аня расслышала незнакомые обертоны, подошла к Кутузову, села, прислушалась к удивительно хрустальным нотам, побежавшим по кровеносным сосудам, как вино по бездонным бокалам.

Кутузов молчал и прислушивался к сердцу. Что он сказал?

- Я сказал - вверх. У педагогов есть профессиональная шутка: расскажи другому - и сам наконец поймёшь. Пока я рассказывал тебе о себе, я понял и жену, и сына,

потом это понимание опять ускользнуло, но если оно вернётся, я смогу его узнать, наверное…

- Ты сейчас тёмно-бордовый, как нота ре… - пробормотала девушка. Пригляделась.

- И начался солнечно-золотой звон, как царственный марш, властное излучение, победный ре мажор! Я вижу тебя в ярко-жёлтом ре мажоре!

- Способная девочка… - покачал головой Кутузов. - Скоро будем, не сговариваясь, песни петь. Только учти: эти знания ныне бесполезны. Современному человеку, напитанному произвольными сочетаниями красок и звуков, они - как рыбе зонтик.

- Почему? - возмутилась Аня, полонённая панорамой замысла, который никому не нужен. - Все оглохли? Но я же слышу! Вижу!

Пьянящее полнозвучие только раз коснулось её - и уже грянул в неиспорченной душе вселенский оркестр. Аня увидела музыку друга. Он был кантиленнейшая радуга. Большой колокол понимания всего и сразу до клеточных ядер потряс их мир музыкой Божьей любви. Девушка замерла, пропуская по телу волны света, увиденные кровью, нервами, поштучно каждый квант.

Кутузов наблюдал и понимал, что на его глазах происходит редчайшее чудо рождения человека, который уже не будет интересоваться смыслом жизни, потому что пережил его полно и бессловесно. Учёный радовался, потому что научил; мужчина грустил, потому что потерял. Аня, впервые понявшая, именно какой любви осталось мало на Земле, к чему безотчётно рвутся все люди, но всё слабее рвутся, выглядела счастливой, обескураженной, потерянной, свободной.

- Потому что это жреческое знание. Толпе не нужны жреческие знания. Толпа диссонансна. Толпа не может состоять из посвящённых. А ты способна чувствовать, как в доисторические времена, ты полна от природы.

- Я и прежде не чувствовала себя частью толпы, - сказала Аня, легко возвращаясь к обычному тону. - А любовь? Она всемогуща? Её звуки, цвета - самые природные?

- Любовь земная - паллиатив, но всё ж это лучшее, что можно посоветовать толпе. И всё равно толпа уже не возьмёт. Ведь и тогда не взяла! А как Он убеждал её…

- Ты за это ненавидишь Библию? - несмело предположила девочка, понимая, что можно было и помолчать.

- Я обожаю Библию! - рассмеялся Кутузов и перекатился к подножию пирамиды, распахнул объятия, обнял основание и поцеловал ближайший кирпич в серебряном окладе, с эмалями, уголком небесного света выступавший из массива бумаги.

- Я хочу радости, - позвонил мне Васька. - А радости нет. И стихи не пишутся, и молиться трудно. Будто попрошайничаю. Нет у меня, видно, совести.

- А что есть?

- То восторги, вспышками, то счастье, наплывами, то горе, родителей жалко, - всё изменённые состояния сознания. Я понял, почему радость важнее всего: сохраняет

личность. Если рад, я остаюсь собой. Если восторгаюсь или счастлив, я становлюсь кем-то другим. Лучшее чувство - радость.

- Превосходно. Рада за тебя.

- Действительно? Радостью рада?

- Ну, сочувствием рада. Сомыслием рада. Ты понимаешь сомыслие?

- Конечно. У меня папа филолог.

- Хорошая шутка. Ну, пока. Мне на работу. Опять в атаку. Звони при новых вводных.

- Может, погуляем в парке? - попросил Васька.

- В каком?

- Всё равно.

- Придумаешь в каком - звони.

Бросить разговор было невежливо и жестоко, но я устала от этой дружбы. Талантливый ребёнок, погружённый в кучевую тучу бед, по-человечески был понятен и, увы, даже близок, неуместно и трагично. А в памяти диапроекторно вспыхивало

видение: худая тётка с антикварной Библией в руках, посреди офисной суеты, стоит, словно тонкая рябина, и к микрофону перебраться хочет - всех учить жизни. Раз и готово. Теперь её сиротинам век одним качаться. Пришла на радио "Патриот"