Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе

Простой обыватель поселка выскакивает в центр в чем попало: в халате, в майке или даже в комнатных тапках. И обязательно небрит. Особенно те, кто рядом живет. Но вдруг появится местная модница. Это, как правило, красивая девушка или молодая одинокая женщина. У нее, как говорится, все на месте и безупречные шмотки. Ну, конечно, румяна во всю щеку и загадочно подсинены веки, и в ушах необыкновенные серьги, и сумочка через плечо, и сосредоточенные в себе глаза. Казалось бы — ну что за идея вырядиться и ходить по крошечному пятачку административного центра, где сплошь небритые мужчины и несчастный говорун — заика со своим лающим говором. Ан нет! Смысл есть. И немалый: каждый день здесь промышляют дельцы, спекулянты и перекупщики. И хоть они небриты и капитально немыты и у них хорошо отработан вид несчастных людей, — местные красавицы — модницы хорошо знают, что за этими немытыми, небритыми бородами скрываются денежные, а подчас даже богатые люди. Авось повезет, и кто‑нибудь из них клюнет и вывезет ее отсюда, из этого затхлого, скучного до одури местечка.

Нравы у жителей поселка необычные, в чем‑то даже загадочные. Об этом тоже надо сказать, но сначала несколько штрихов о хозяйственно — экономическом облике поселка.

Леспромхоз — единственное промышленное предприятие, вокруг которого, собственно, и вращается вся трудовая и общественно полезная жизнь населения. Несколько магазинов государственной торговли и потребкооперации Железнодорожная станция, школа — десятилетка и сельский совет. Здесь почти все знают друг друга. И почти все находятся друг с другом в какой‑нибудь степени родства: или сват, или брат, или крестник. Поэтому почти все всё о всех знают… Надо сказать, что в этом нет ничего плохого. Потому что поголовная осведомленность оберегает нравственность. Если Гришка прошелся с Машкой, то это будет немедленно известно жене Гришки и мужу Машки. Если Гришка получил зарплату больше, чем Мишка, а они работают в одной бригаде, то жена Мишки обязательно узнает об этом и обязательно прибежит в контору к бухгалтеру выяснять, почему это ее Мишка получил на два рубля меньше, чем Гришка. Если у Машки вовремя не появились месячные, то об этом пренепременно узнает ревнивая Глашка и при удобном случае уязвит своего «кобеля» — не он ли, стервец, заделал Машке? Здесь попереженились, поперероднились крест — накрест и по диагонали так, что теперь не доберешься до истины, кто какой национальности, а подчас и кто от кого произошел. Смотришь, у русской бабы с белобрысым мужиком родился явный армянчонок. Или у армянки вдруг нашлось совершенно русоволосое дите. И никто не удивляется уже, не возмущается и не сетует на падение нравственности, потому что все всё обо всех знают. Но делают вид, что ничего такого не знают. Но это еще ничего! Хотя и загадочно. А вот как ухитряются здесь работать в леспромхозе, а лес вывозить в колхозы — этого действительно никто не знает. Есть, конечно, люди, которые знают, но они тоже делают вид, что ничего не знают.

Когда‑то леспромхоз гремел. Выполнял план по вывозке древесины, люди хорошо зарабатывали. Понимали, что леспромхоз — единственный кормилец здесь; трудились прилежно, с полной отдачей, и трудовой коллектив славился на весь Туапсинский район. Потом как‑то попритерпелись к славе и благополучию и захотелось большего. Захотелось жить как‑нибудь так, чтоб не работать, а хорошо жить. Получать хорошую зарплату, возиться у себя на огороде, строить дом, а числиться на работе. Казалось — невероятное, немыслимое желание. А вот сбылось же!

Леспромхоз давно уже не выполняет план, потому что об этом уже давно никто не заботится, хотя все делают вид, что работают, не покладая рук. Невыход на работу по причине того, что не с кем оставить дитя, что дома дел невпроворот, или даже с похмелья — уже давно считается почти уважительной причиной. Весной массовые невыхо ды на работу — потому что надо копать и садить огород, летом — потому что надо окучивать картошку и снимать колорадского жука, осенью — потому что надо копать картошку, а зимой — свадьбы. Хиреет леспромхоз, лихорадит его, но он держится. Что‑то там производит, выплачивает зарплату рабочим и служащим, подводит итоги соцсоревнования. Не чудо ли?..

А тут ученые нагрянули — надо совершенствовать хозрасчет, внедрять коллективный, арендный, бригадный подряд, самоокупаемость и самофинансирование…

Петра эта новость, насчет ученых, взбудоражила. Последнее время он стал замечать у себя склонность к научному мышлению. Долгие ночные бдения на нижнем складе, мысленные, вслух и во сне беседы с Карлом Марксом сделали свое дело — он почувствовал страсть к размышлениям и даже философии. Ему было приятно сознавать открывшуюся способность в себе к размышлениям и философии. Но вот не с кем было обменяться мыслями. Прямо беда! Постоянные слушатели его — Карл Маркс и Гугу, которому он придумал удачную, но почему‑то не прижившуюся кличку Хороший, — они, конечно, неплохие слушатели —.не перебивают, не перечат, возбуждают охоту умничать. Но все равно это не то.

Гуля и Лялька? Они тоже хорошие‘собеседники. Но… Гуля как‑то резко и не вдумчиво судит о сложных вещах. И слишком приземленно. Лялька — вообще дите. Пообщаться бы с человеком научного плана. И Петр стал заводить осторожные разговоры с бухгалтером Ксенией Карповной и экономистом Кирой. Говорят, какой‑то ученый к нам приехал…

И вдруг ученый пожаловал на нижний склад собственной персоной. Немолодой уже, большелобый, с цепкими внимательными глазами и веселым приветливым взглядом. Казалось, он всех знает: со всеми здоровается за руку и мгновенно находит тему для разговора. И еще Петру показалось, что он все про него знает. Как только он вошел в контору, сразу заметил бюст Карла Маркса. С него пере вел взгляд на Петра и тоже поздоровался за руку. Пожимая руку, сказал:

— Вы тут, я вижу, живете по Марксу…

Петр немного смутился почему‑то, но тут же нашелся, что ответить. (Ему очень хотелось войти в контакт с ученым.)

— А что, заметно?

— Ну раз бюст вождя мирового пролетариата, значит…

— Это еще ничего не значит…

И так, пока ученый здоровался со всеми за руку и знакомился, у них с Петром вышел довольно задиристый диалог. Поздоровавшись со всеми, ученый положил на стол целлофановый кулек с папкой внутри и огляделся. В печке еще потрескивали дрова. Полуразваленная и сильно закопченная, она производила удручающее впечатление. Да еще время от времени, когда открывали и закрывали дверь, из печи через щель в дверце вырывалось пламя с копотью.

— Да — а-а! — разочарованно протянул ученый, внимательно оглядевшись. — Если это жизнь по Марксу, то какая тогда жизнь была в каменном веке?..