Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

Избрание в Академию наук у нас в подавляющем большинстве случаев ничего общего не имеет с признанием научных заслуг и с интересами развития науки. Это — переход определенного типа чиновников в сфере науки в высший служебный и жизненный ранг. Жизненный уровень избранных резко повышается во всех отношениях, причем — до конца жизни. И даже на детей и внуков это преимущество распространяется косвенно. И борьба за избрание, естественно, ведется ожесточеннейшая. Ведется она, конечно, незаметно для непосвященных. В наших кругах она приобретает особо острые формы, так как у нас претендентов на каждое свободное место больше, чем в других науках, и вмешательство партийных органов сказывается более ощутимо, ибо на вакантные места претендуют все партийные боссы, имеющие дело с идеологией. Кандидатура заранее намечается, с голосующими членами академии заранее проводят «воспитательную» работу. В этом году в члены-корреспонденты будет избран проректор АОН, а в действительные члены — директор Института марксизма-ленинизма, зять Председателя Совмина. Это, однако, не мешает тому, что не менее двадцати человек будет выдвинуто на эти два безнадежно занятых места. Теперь само выдвижение стало своеобразной наградой и признанием заслуг. Тваржинскую, например, пять раз уже выдвигали, а Зайцева — четыре. Выдвинули их и на этот раз. И Барабанова выдвинули! Хотя в зале стоял смех, проголосовали единогласно. Барабанов ходит гордый. Пусть не выберут, зато фамилию в газетах напечатают. На малой площадке устроили соревнование, кто лучше обсмеет выдвижение Барабанова (над Тваржинской уже надоело смеяться). Соловейкин выдвинул на конкурс такой заготовленный заранее стих:

Добронравов сказал, что стих не персонифицирован, может подойти к любому претенденту. И предложил свой экспромт:

И собравшиеся присудили первый приз ему. Решающую роль в этом сыграло замечание Учителя. Он сказал, что Добронравов — поэт милостью Божией, а Соловейкин — поэт из милости Божией.

В институте смеются над тем, что меня не выпустили в Болгарию: мол, курица не птица, а Болгария не заграница. Мне хотя и безразлично это, но чуточку обидно из-за бессмысленности запрета: я бы все равно не поехал, так как денег на туристическую путевку у меня нет. А вообще говоря, наши власти напрасно запрещают нам поездки на Запад. Я бы на их месте разрешил. Пусть люди сами посмотрели бы жизнь на Западе и сравнили бы с нашей. Думаете, наш строй стал бы от этого слабеть и расшатываться? Ничего подобного! Наоборот! Почему? Да потому, что наши люди воочию убедились бы, что Запад для них — все равно что субтропики для обитателей пустыни. Мы — крысы. А крысы должны вести ночной и подпольный образ жизни. Наша среда обитания — норы, помойки, сточные ямы, подвалы. Я тоже крыса, честно в этом признаюсь. Если бы я сейчас попал на Запад насовсем, я умер бы там от тоски, как подохла бы крыса в шикарной квартире у академика Петина.

Тваржинской исполнилось семьдесят лет. Но вид у нее такой, что ей смело можно дать все сто пятьдесят. Остряк Добронравов говорит, что она еще на Герцена писала доносы. В связи с этой знаменательной датой и в связи с пятидесятилетием ее самоотверженной трудовой деятельности на благо, из коих более тридцати — в СГУ, ее наградили орденом Ленина. В институте ее чествовали на партийном собрании, на собрании отдела, на профсоюзном собрании и на расширенной дирекции. Затем устроили специальное заседание ученого совета с приглашением иностранных гостей — аспиранта из Монголии, стажера из Болгарии, двух туристов из ГДР. На ученом совете зачитали около сотни адресов, главным образом — от старых пенсионеров-чекистов, засыпали юбиляра подарками, комплиментами, цветами. Академик Петин, с трудом справляясь с отваливающейся искусственной челюстью (шутники говорят, что он подражает Брежневу), сказал, что Тваржинская остается вечно юной красавицей Леночкой, непримиримой ко всяким врагам... В это время «красавица Леночка», ужасно похожая на бабу-ягу из моего детства, сверкающими глазами высматривала в зале малейшие намеки на скепсис и усмешку. Но нам было не до шуток. Мы сидели в битком набитом зале (под расписку загоняли!), как будто дуло нагана из тех героических лет направлено каждому из нас прямо в лоб. В стенгазете Тваржинской посвятили целый отдел. Фотографии, восторженные стихи, дружеские шаржи. Недобитые «либералы», однако, усмотрели в них некие смутные намеки. В частности, они гнусненько хихикали, кивая на такое место в юбилейном стихе:

Стих сочинил заведующий иностранным отделом Ермилкин, редкостный подонок, с пеленок служивший в органах, но не сделавший карьеру вследствие из ряда вон выходящей тупости и повышенной похотливости. В стихе Ермилкин были еще такие строки:

Партбюро выразило некоторое сомнение и попросило автора переработать это место. Добронравов предложил исправить последнюю строку так:

Штатный поэт редколлегии Соловейкин сказал, что рифма плохая: пожимал — зажимал. Лучше так:

Во избежание кривотолков этот кусок изъяли.

Интересно, что во время чествования Тваржинской «либерал» Соловейкин что-то лепетал насчет революционных традиций и преемственности поколений, а другой «либерал» Булыга написал в стенгазету заметку о вкладе Тваржинской в науку. Заметка была настолько подхалимской, что член партбюро «реакционер» Белкина, курирующая стенгазету, сказала, что это — слишком, и запретила ее. Тебя это удивляет? — спросил меня Железный Феликс (я все-таки смылся с юбилейного заседания). Какой ты еще наивный сопляк! Эти «либералы» и не на такое способны. Наша система так хорошо устроена, что стоит, например, намекнуть на целесообразность битья по морде в целях исправления, предупреждения и прогресса, как через неделю половина населения будет ходить с «фонарями» под глазом и выбитыми зубами. И эти твои «либералы» дадут такое гуманное обоснование этой мере, что пальчики оближешь.