Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)

Дорогая мисс Смурова,

мы с Вами вчера хорошо пообедали в Москве. Читали ли Вы Neue Züricher Zeitung? Как-то весьма пристрастно. Они написали, что я совершил авторское турне по России, которое оказалось-де чрезвычайно неудачным. Я Вам рассказывал, что Deutsche Bank попросил меня написать об Эрмитаже в Санкт-Петербурге и о немецком искусстве — только никто здесь не может мне ничего показать. Возможно, Вы знаете здесь кого-то, кто согласился бы погулять со мной несколько часов по Ленинграду?

Всего хорошего,

Кристиан Крахт

Дорогой мистер Крахт,

Станислав Гридасов сказал мне, что какая-то цюрихская газета сослалась в своей статье на мою рецензию романа «1979», где я будто бы говорила, что Ваши книги скучны, — жаль, но не помню, о чем еще там шла речь.

Таким образом, полагаю, что я — ужасный критик, если люди не могут понять того, что я действительно пытаюсь сказать. «1979» произвел на меня много впечатления. Простите мне мой неуклюжий английский — ладно, я, кажется, и по-русски не сумела выразить свои чувства. В своем обзоре я попыталась говорить о странной пустоте, которую я ощутила в Вашей книге — и я никогда не ощущала отсутствия интриги или чего-то подобного так сильно, как здесь. Я говорила о небольшом количестве вакуума, которое имеется внутри каждого человеческого существа. Эта пустота, казалось мне, может заполняться различного рода вещами — в зависимости от моды, либо какими-нибудь политическими идеями, чем-нибудь вообще, не имеет большого значения, чем. Возможно, это не то, о чем написали Вы, но это — то, что я вычитала в Вашей книге.

Так или иначе, я хотела бы сказать Вам «спасибо» за эту книгу, и еще я весьма сожалею, что смысл моей рецензии в Швейцарии был так искажен.

Искренне Ваша,

Варвара Смурова

P. S. Вы могли бы, если хотите, позвонить в Санкт-Петербурге Михаилу Брашинскому, он забавный человек и много чего знает.

Дорогая Ариана Григотайт,

целый день бродил по лабиринтам Эрмитажа, вместе с режиссером Михаилом Брашинским. Мы забирались в ампирные шкафы и видели большие музыкальные часы царя, гигантское золотое яйцо, стоящее в золотом грибном лесу под охраной тоже золотого Феникса. Выставка Дойче Банка, которую, к сожалению, было трудно найти, располагалась в задней комнате. Сквозь стеклянную крышу на рисунки Бойса [82]падал молочный балтийский свет. Потом Михаил Брашинский еще раз показал мне «Черный квадрат» Малевича и покрытые элегантной патиной мужские туалеты Эрмитажа, а потом в чьей-то гостиной мы выпили абсурдно большое количество водки, которую заедали маленькими серебристыми луковичками, обмакивая их в соль, — как, не знаете, они называются?

Всего наилучшего,

Кристиан Крахт

Дорогой Кристиан Крахт,

художника, с которым Вы встречались в Берлине и в Бангкоке, зовут Тобиас Ребергер [83].

С наилучшими пожеланиями,

Ваша Ариана Григотайт

Дорогая Ариана Григотайт,

я, вероятно, позабыл Вам рассказать, что однажды побывал на даче крупного писателя Александра Проханова, там этот стареющий коммунист показал мне свою коллекцию бабочек, и в то время как его подбородок двигался взад и вперед, он взял свою автоматическую винтовку системы «Наган», и потом мы с бутылкой «Абсолюта» отправились в березовый лесочек за его домом. Проханов сетовал на многие вещи в новой России — две из них я помню: «Икеа» и мюзикл «Норд-ост». Мне не хватает моей собаки. Прилетайте, если Вам это с руки, сегодня вечером в Берлин.

Всего наилучшего,

Кристиан Крахт

Дорогая Ариана Григотайт,

поскольку на выставке Герхарда Рихтера [84]нам удалось поговорить лишь мельком и господин Вайсбек настоятельно хотел мне что-то показать — а именно план, как разместить побольше цитат из T e Smiths в воскресном номере Frankfurter Allgemaine Zeitung, стало быть, Маркус, Вайсбек, Никлас Маак и я это планируем, — я хотел сказать Вам, что все еще образуется. Твердо уверен.

А сейчас держитесь,

Кристиан Крахт

Дорогая Ариана Григотайт,

большое спасибо за то, что Вы пригласили меня на выставку Герхарда Рихтера в берлинской галерее Гугенхайма. Я слегка волнуюсь, однако. Вчера ночью я увидел во сне Курта Кобейна — он возвращался к себе, и он был очень и очень расстроен. Он был в реке. Он сказал, что в мире больше не осталось доброты.

Пока,

Кристиан Крахт

Дорогая Ариана Григотайт,

я обладаю теперь Вашими совершенно невероятными фотографиями. И, разумеется, текстом. Стало быть, и тем и другим. И воспоминаниями, похожими на те, что могли быть у Джима Кроса [85]. Получили ли Вы с заказным письмом мои разд. листки? Это счета за телефонные разговоры, свидетельства моих панических попыток разыскать в Ленинграде Бориса Асварыча — или хотя бы Елену, вы знаете.

I have

Never Never Never. [86]

С самого раннего детства, которое, сколь бы коротким оно ни было, тем не менее, растягивается в воспоминании и складывается снова, точно мехи аккордеона, я вижу дух Акселя Шпрингера [88], который шествует по улицам моей памяти. Иногда это только запах — глинистый, сухой аромат точилки для карандаша или беглое, вероятно, впечатление от бежевой пляжной шляпы, она была из лыка, я взял ее из шкафа в его доме на Зильте [89], в одну из тех магически-автоматических вторых половин дня, после игры в дюнах.

Шляпа была слишком велика для меня, размеров на десять, она слегка обтрепалась по краю — была ли внутри бирка с именем, этого я не в состоянии уже вспомнить. Имелось также несколько пар белых лаковых туфель со шнурками, бесчисленные рубашки Harvie&Hudson с улицы Джермен (Лондон, Сент Джеймс) [90], разумеется, также несколько от Hutchison, выглядевшие больше, чем самые большие рубашки, какие я знал, великолепно мягкие рубашки, всевозможных цветов, светлейшей голубизны, в сине-белую или красно-белую полоску, как лакомства для детей на никогда не виданном пирсе в Брайтоне или на Кони-Айленде, по-летнему яркие, свежевыстиранные, отутюженные, каждая рубашка имела собственный ящик, в котором аккуратно находила себе место, точно отдельно уложенная в шелестящую шелковую бумагу японская конфета.

Странно, что воспоминание всегда позволяет только подводные плавания в царство стиля, элегантности Акселя Шпрингера; дом на Upper Brook Street (Лондон, Мэйфайр) был тесным домом, мне пришлось жить там в маленькой комнате, может быть, ковры были лимонно-желтые? Лестничная клетка внутри, она была извилистой, многоэтажной, казалось, будто по высоким, приветливым лестницам можно плавать вверх и вниз. Был, если не ошибаюсь, также швейцар с очень благосклонным лицом, он носил жилет, он имел кустистые, седые брови и говорил тихим голосом. Я всегда смотрел в шкафы, потому что, будучи ребенком, не мог заглянуть в человека.