Матей Вишнек - Синдром паники в городе огней

Однако его круглое лицо клоуна выражало беспокойство, Ионеско спал, но его мозг не отдыхал. Что он видит в этот момент во сне, Эжен Ионеско, подумал я. Посмотрел на часы, но часы, похоже, встали. Во всяком случае, секундная стрелка не двигалась.

Ионеско заснул с недопитым стаканом шампанского в руке. Я осторожно вынул стакан у него из сжатых пальцев, потому что при первом же движении он мог пролить его себе на колени. Поставил стакан на низенький столик между нашими креслами и стал ждать. Нет, Ионеско был не похож на того, кто спит поверхностным сном. Он был в самой его пучине и на время прервал все свои связи с миром.

В решимости терпеливо ждать, пока Ионеско сам не зашевелится^ нечаянно снова уснул, а в тот момент, когда проснулся, от какого-то неприятного запаха, Ионеско уже исчез. Меня обнюхивала собачья морда. Это чей-то мопс переходил из комнаты в комнату, проведывая последних гостей, полегших кто где на кушетках, в креслах, на стульях.

Было семь утра, когда я вышел, в одиночестве, на улицу. Я направился к Люксембургскому саду, который уже был открыт. По-моему, я был первым посетителем, и один из сторожей сердечно приветствовал меня взмахом руки. Этот сад всегда казался мне немного сюрреалистическим, особенно из-за того, что деревья там стояли с математической строгостью, как солдаты в строю на огромном дворе казармы. Я пошел в сторону бульвара Пор-Рояль и Обсерватории. Мсье Камбреленг когда-то показал мне одну из аллей, он утверждал, что там любил гулять Беккет. Я поискал ее и нашел, но не был уверен, что нашел правильную. Хотя у призраков нет адреса, иногда надо точно знать, где их можно найти. Но мне лично грех было жаловаться. За двадцать с лишним лет, что я жил в Городе огней, я собрал несметное число адресов разных призраков. Среди моих знакомых было даже больше призраков, чем живых людей, меня вообще всегда тянуло к призракам. Самые занятные разговоры были у меня с ними, и с ними я совершал самые прекрасные прогулки по Парижу.

У выхода из Люксембургского сада я встретился с японкой, которая как раз входила в ворота. Это была молодая женщина, одетая со вкусом и с воздушной, как у манекенщиц, походкой. Я внимательно смотрел — не станет ли ей сейчас дурно, прямо при мне. Но нет, японка улыбнулась и прошла мимо.

Удар собственной рукописью по голове, полученный мсье Пантелисом Вассиликиоти от мсье Камбреленга, не остался без последствий. С этого момента мсье Пантелис начал забывать, и в довольно-таки быстром темпе, все языки, которые он знал. Его память таяла, как кубик льда, и это таяние началось с собственных имен.

Первым, кто заметил, что происходит с почтенным писателем-полиглотом, был мсье Камбреленг. Правда, поначалу он не сообразил, что именно запустило в ход эту трагедию.

— Что мне с ним делать, он стал невыносим. Приходится выслушивать его часами… Вы бы меня сменили. Давайте слушать его по очереди, — призывал нас всех мсье Камбреленг.

Наблюдение мсье Камбреленга скоро стало очевидностью для завсегдатаев кафе «Сен-Медар». Все чаще и чаще в ходе беседы мсье Пантелис Вассиликиоти осекался, не в состоянии вспомнить имя того или иного писателя, художника, режиссера, музыканта или актера. А чтобы как-то выйти из положения, прибегал к многословным отступлениям, пока собеседник сам не угадывал имя того, о ком шла речь.

Иногда имя угадывали быстро — по названию какого-то из сочинений автора. Например, мсье Вассиликиоти говорил:

— Эти пассажи напоминают мне э… э… ну, он еще был графом… настоящее имя Изидор Дюкасс… Как же его звали? Ну, он еще написал «Песни Мальдорора»…

— А! — восклицал тогда я. — Это вы о Лотреамоне…

— Верно, Лотреамон…

Иногда отступление затягивалось.

— Ах, как же звали этого греческого автора… греческого этого автора, который написал, в сущности, одну книгу, которая пользовалась большим успехом… по которой еще сняли фильм… ну, фильм, где играл этот… американский этот актер, который еще играл горбуна в «Соборе Парижской Богоматери»!..

— Энтони Куинн? — подсказывала Фавиола.

— Совершенно верно, Энтони Куинн…

— Который еще играл в «Греке Зорбе»?

— Совершенно верно, как звали греческого автора, который написал «Грека Зорбу»?

— Казандзакис?

По мере того как собственные имена в ускоренном темпе стирались из его памяти, мсье Вассиликиоти стал выстраивать парафразы для каждого забытого имени. Затевая разговор о Кафке, он даже не пытался произнести его имя, а сразу начинал описательно: «Ну, тот еврейский писатель, который жил в Праге, а писал по-немецки, у него еще есть роман, где одного типа берут под арест прямо на первой странице, но мы так и не узнаем, за что, а в конце его просто убивают, как собаку, впрочем, это его собственные слова, последние слова персонажа: „как собака …“»

Для Габриэля Гарсиа-Маркеса парафраз был такой: «Ну, тот латиноамериканский писатель, который получил Нобелевскую премию, приятель Фиделя Кастро… он еще написал этот роман про Макондо…» Парафраз для Хемингуэя был такой: «Ну, этот американский романист, который написал „Праздник, который всегда с тобой“, он еще застрелился из охотничьего ружья…»

Сознавая, что постепенно забывает все собственные имена, мсье Вассиликиоти тратил время на то, чтобы заместить их в памяти формулами, усложнявшимися день ото дня. Потеря памяти нисколько не повлияла ни на его разговорчивость, ни на его общительность, только фразы его делались все замысловатее. Он мог часами говорить о своем восхищении художником, который в 1888 году отрезал себе ухо, чтобы послать его в подарок проститутке, или о другом художнике, который, в поисках особого освещения, уехал сначала в Прованс, а потом на край света, на остров Таити… Но картина, которую он любил больше всего, принадлежала кисти одного испанца, чьи великолепные усы были закручены концами кверху, он еще писал жирафов с гривой, охваченной пламенем… К тому же течению примыкал, впрочем, и тот испанский режиссер, который снял фильм по сценарию, который они написали вместе с художником, который рисовал жирафов с гривой, охваченной пламенем…

— Что-то странное творится с моей головой, — говорил мсье Вассиликиоти. — Голова от меня сбегает, я чувствую, как она отделяется от шеи и бежит на шаг позади меня. И я не сумасшедший, все началось с того момента, когда мой дорогой издатель и друг ударил меня рукописью… Он ударил вот сюда… смотрите, сюда…

Мсье Вассиликиоти заставлял нас ощупывать его темя. Там, если постараться, можно было нащупать точку, выход из воронки , через которую у него утекали слова. Мсье Вассиликиоти чувствовал, да, как его покидают слова, то по одному, то по два, иногда целыми группами… Настоящее словоистечение, и первым уходит самое ценное, собственные имена…