Юли Цее - Темная материя

— Уже четыре! — восклицает отец семейства, лицо которого покоится на пухлом жировом валике. Рукой с бутербродом он хлопает по газете. — Вот! Четвертая смерть. От потери крови при операции. Главный врач по-прежнему все отрицает.

— Четверо негритят, — запевает звонкий детский голосок, — пошли кататься в лодке…

— Тише! — шикает мамаша и затыкает поющий рот куском яблочного пирога.

— «Не кроются ли за этим эксперименты, проводимые фармакологическими фирмами над пациентами?» — читает вслух папаша.

По-мужичьи вульгарно выпятив губы, он пьет пиво из горла.

— Кругом преступники! — говорит мамаша.

— Да их бы всех…

— Будь моя воля…

Оскар снова засовывает «Шпигель» в сумку, подумав про себя, что авось при встрече с Себастьяном от него не будет разить салями. Он поспешно встает и уходит из этого отделения. Поезд внезапно дергается, и он еле удерживается на ногах.

«На войну бы отправлять это дурачье! — произносит он мысленно, пристраиваясь у стенки в коридоре возле туалетов. — Хоть бы их спалили в дебрях Африки, в азиатских джунглях, да не все ли равно где! Еще пятьдесят лет мира, и народ в этой стране выродится в обезьян».

За окном проносятся первые аккуратные садики пригородов Фрейбурга.

— Как хороши летние дни во Фрейбурге!

Оскар стоит у распахнутого окна, наполовину закрытого занавеской, и покачивает вино в бокале, вдыхая аромат глициний, красотой которых только что любовался с улицы, выйдя из такси. Хотя одет он, несмотря на жару, в темный свитер, вид у него такой свежий, словно он вообще не способен потеть. За спиной у него скрипнул паркет. Он оборачивается.

Себастьян, войдя в просторную столовую, приближается к нему от двери. На ходу он подчеркнуто раскованно помахивает руками. Весь вид его воплощает в себе полную противоположность Оскару. Волосы у него настолько же светлые, насколько они темные у приехавшего друга. Если Оскар всегда держится так, словно явился на торжественный прием, то в Себастьяне есть что-то мальчишеское. Его движениям свойственна веселая мальчишеская развинченность, и хотя он хорошо одевается — сегодня на нем полотняные брюки и белая рубашка, — глядя на него, всегда кажется, будто рукава и брюки у него коротковаты, как у подростка. Можно подумать, что взросление и старение в его случае сплошная ошибка, да, впрочем, оно и ограничивается у Себастьяна тем, что веер смешинок возле глаз и вокруг рта разворачивается на его лице все шире.

Он подходит почти вплотную, поднимает руку с теплой и сухой, как он знает, ладонью и берет ею Оскара сзади за шею. Когда запах Оскара повеял на него, словно старое воспоминание, он на миг прикрыл глаза. То спокойствие, с каким они переносят близость друг друга, выдает долгую привычку.

«Через четыре дня я убью человека, — говорит Себастьян. — Но пока я об этом еще не знаю».

Во всяком случае, он мог бы так сказать, не солгав. Но вместо этого заявляет:

— Летние дни во Фрейбурге так же прекрасны, как люди, которым выпало ими наслаждаться.

Светский тон не удался и скорее выдает, нежели прикрывает, напряженность Себастьяна. Его ладонь скользнула вниз и повисла в воздухе, когда Оскар плавным движением отступил в сторону. Внизу под окном Бонни и Клайд добрались до конца улицы и теперь проплывают мимо дома, несясь по воле волн, как две щепки.

— К делу, — приступает Оскар, следя глазами за утками. — Я прочел твои излияния в «Шпигеле».

— Я расцениваю это как поздравление.

— Это ультиматум, cher ami [6] Мой друг (фр.). .

— Господи! Оскар! — Себастьян засовывает одну руку в карман, а другой проводит себе по лицу. — Солнце светит. Птички поют. Дело же идет не о жизни и смерти, а о физических теориях!

— Даже такая безобидная теория, как теория о том, что Земля — это шар, стоила жизни целой куче людей.

— Если бы у Коперника был друг вроде тебя, — говорит Себастьян, — мы бы по сей день сидели на плоском диске.

У Оскара дрогнули уголки губ. Он вытащил мятую пачку сигарет и подождал, пока Себастьян, который сам не курил, нашел спички и подал ему огонь.

— А если бы Коперник верил в теорию множественных вселенных, — произнес Оскар, не вынимая изо рта подскакивающую на каждом слове сигарету, — человечество погибло бы от слабоумия.

Себастьян вздыхает. Нелегко спорить с человеком, участвующим в величайшем научном проекте нового столетия. Цель Оскара — соединить квантовую механику с общей теорией относительности. Он хочет увязать между собой Е = hv и G αβ= 8 π Т αβ, соединив две картины мироздания в единое представление. Один вопрос — один ответ. Единая формула, которая описывает все. В своих поисках того, что называется Theory of Everything [7] Теория всего (англ.). , он отнюдь не одинок. Толпы физиков наперегонки трудятся над этой задачей, отлично зная, что победителю достанется не только Нобелевская премия, но и ломтик бессмертия как продолжателю дела Эйнштейна, Планка и Гейзенберга. В людской памяти его имя навеки останется связанным с целой эпохой — а именно эпохой квантовой гравитации. У Оскара есть на это неплохие шансы.

Выражаясь вежливо, место Себастьяна в научном мире лежит в несколько иной плоскости. В университете он занимается экспериментальной физикой в области нанотехнологий. И хотя в этой сфере у него блестящее имя, но по сравнению с теоретиком он (по мнению Оскара) примерно то же, что каменщик по сравнению с архитектором. Себастьян не участвует в гонке за бессмертной славой. В свободное время он занимается гипотезой множественных вселенных, которая, как видно уже по названию, не является (по мнению Оскара) предметом теоретического изучения, а относится к разряду несерьезных увлечений. Это поле давно обглодано до корней. Серьезные ученые забросили его уже пятьдесят лет назад; теперь же на нем пасутся (по мнению Оскара) одни лишь краснобаи и эзотерики. Одним словом, тупик.

В душе Себастьян знает, что Оскар нрав. Иногда он чувствует себя мальчиком, который, не желая слушать, что говорят ему старшие, нарочно упрямится, пытаясь из обыкновенной стеклянной банки и проволочки смастерить электрическую лампочку. Перед менее одаренными коллегами, перед студентами, да и перед самим собой он продолжает утверждать, будто бы нащупал новый подход к вопросам времени и пространства и что, дескать, его подход означает большой шаг вперед по сравнению с теорией множественных вселенных. Если серьезно, то сейчас уже и не важно, верит ли в это Себастьян или нет, теперь ему не остается другого выхода, как держаться однажды избранного пути. Если бы он даже захотел вступить в игру, которую ведет Оскар, то за десять с лишним лет он слишком отстал, чтобы теперь наверстать упущенное. После того как экспериментально было подтверждено существование W- и Z-бозонов, в деле создания «теории всего» забег вышел на финишную прямую. Оскару и Себастьяну тогда шел третий десяток, то есть они были в том возрасте, когда человеку приходят лучшие (Оскар: единственные) идеи, до каких он может додуматься в жизни. Оскар уже тогда целиком посвятил себя своей теории дискретного времени, как влюбленный, бросив все к ногам своего кумира. С тех пор он изо дня в день, час за часом, неделю за неделей безраздельно служил ей более десяти лет, и независимо от того, вознаградит ли она его в ответ за его служение или нет, Себастьян не будет иметь к этому никакого отношения. Однажды, задетый за живое, он сделал свой выбор, и не только в пользу другой теории, но, главное, в пользу совершенно другой жизни.