Жан Эшноз - У рояля

Порой на Макса находили приступы тоски и уныния, тяжкого уныния, порождаемого одиночеством, помноженным на безденежье. В такие дни у него окончательно пропадало желание гулять по улицам Икитоса — чего ради, спрашивается? Однажды он целый день не выходил из дому, шагая, словно дикий зверь в клетке, из одной комнаты в другую, останавливаясь только для того, чтобы бросить взгляд сквозь зарешеченное окно на мутные воды реки.

В тот день, чтобы чем-нибудь себя занять, Максу пришла в голову мысль написать сестре, нарушив тем самым строгие запреты Бельяра. Он потратил на письмо не меньше часа, все объяснил, рассказал, на все пожаловался и в конце без колебаний попросил Алис прислать ему немного денег. Но как только он подписал письмо, перечитал его, сложил, засунул в конверт и смочил языком клейкую полосу, началась полоса мелких неприятностей. Во-первых, краем конверта он порезал себе верхнюю губу, но едва заметная ранка оказалась неожиданно болезненной. Во-вторых, прогорклый вкус рыбного клея, мгновенно наполнив его рот, показался ему бесконечно отвратительным и вызвал тошноту. В-третьих, Макс внезапно испугался неприятностей, которые ему мог бы причинить Бельяр, если бы он вздумал начать расследование и обнаружил на конверте уличающие следы слюны, — ведь ученые Центра, наверное, не дошли до того, чтобы изменить его генетический код. И, наконец, в-четвертых, Максу ясно представилось потрясение Алис, когда она получит это письмо. Он снова распечатал конверт, перечитал письмо в последний раз, разорвал и сжег.

В гостинице «Тропикал Пэрадайз Лодж», куда он зашел, чтобы разжиться рекламными туристическими проспектами, чтение которых могло хоть немного его развлечь, ему предложили прокатиться по реке на пироге. Конечно же, это опять вводило его в расходы, но пропадать так пропадать, в конце концов, полдня прогулки были пока еще ему по карману. Под определенным углом сплошная темная масса амазонского леса иногда напоминала ему некоторые закоулки парка, который он посетил в обществе Бельяра. Кишащий москитами водный путь проходил между сплошными стенами деревьев, которые росли здесь, подчиняясь некой причудливой логике, словно появились вследствие какого-то наследственного отклонения, и это вызывало ощущение дурноты. Иногда им встречались другие пироги, шедшие на веслах; молчаливые местные жители перевозили в них ящики, мешки, канистры или кур в деревянных клетках. Несколько раз они видели в лодках собак. Один раз заметили здоровенную игуану, точнее, беременную самку игуаны, апатично сидевшую на плавающем куске дерева. Хозяин пироги попытался было ее поймать, чтобы добыть ее яйца, — как он объяснил, нет ничего вкуснее вареных яиц игуаны.

В условленный день Макс снова сел в коляску моторикши и отправился в аэропорт. Хайме, несмотря на жару, по-прежнему, упакованный в многослойную одежду, уже ждал его, сидя за чашкой горячего шоколада. Он вручил Максу маленькую вышитую сумочку-кошелек из хлопка, — ручное изделие местных ремесленников и сувенир на память, пояснил он, — внутри лежала превосходная копия французского паспорта, выданного на имя Поля-Андре-Мари Сальвадора, национальность — француз, дата рождения та же, что и у Макса, фотография Макса внизу страницы, на странице 4 — отметка о детях — прочерк, настоящие гербовые марки на странице 5. На седьмой странице, предназначенной для виз, даже красовалась отметка о въезде в столицу Перу через международный аэропорт Хорхе Чавеса. Словом, сделано все было безупречно.

Пока Макс перелистывал книжечку, Хайме вытащил из кармана и протянул ему сложенную бумажку, на которой было написано длинное число. Это число, как он пояснил, — общий счет за паспорт, и она точно, до последнего сентаво соответствовала тому, что было у Макса в карманах его новых брюк. Видимо, за ним внимательно наблюдали, следя за его малейшими расходами, и теперь, тщательно рассчитав остаток, обчистили до нитки. Мысли Макса ясно отразились на его лице.

— В чем дело, — спросил Хайме, — что-нибудь не так?

Макс даже не успел ответить, как Хайме с улыбкой, словно только этого и ждал, сделал ему предложение настолько заурядное и неоригинальное, что даже неловко повторять. Как это нередко бывает в делах подобного рода, речь шла о том, чтобы перевезти некую вещь за границу, а именно во Францию, не бесплатно, разумеется. Ситуация была настолько банальна, что можно было даже не уточнять, что за вещь лежала в чемоданчике из кожи ящерицы, снабженном металлическими замками, который Хайме, наклонившись, поднял с пола и положил на стол.

— Вот, — сказал он, — надо всего-навсего это отвезти, сущие пустяки. Работа непыльная, легкая и хорошо оплачиваемая. Заметьте, не местными деньгами, а долларами. Если у вас будут доллары, вы сможете покупать себе все самое лучшее.

— Да, конечно, — пробормотал Макс. — Допустим, я соглашусь. Когда я отбываю?

— Немедленно, — ответил Хайме, — самолет взлетает через сорок пять минут.

— А как же мои вещи? — встревожился Макс.

— Никаких проблем, — заявил Хайме, снова наклоняясь и запуская руку под стол, — вот они. Мы послали за ними, как только вы вышли из дома.

Он протянул ему рюкзак, в котором была аккуратно сложена одежда Макса.

— Вот ваш билет на самолет и деньги.

Максу не потребовалось много времени, чтобы их пересчитать. И в самом деле, это были доллары, но их оказалось очень мало: едва хватит, чтобы прожить два-три дня в Икитосе, а значит, два-три часа во Франции. Но деваться было некуда.

— Ладно, — сказал Макс, — согласен.

Максу с чемоданчиком в руке не пришлось долго ждать — посадка на самолет уже началась. В аэропорту Икитоса зал для улетающих в Лиму был наполнен кучками отпускников, приехавших испытать себя в лимбе амазонского леса, изучить его обитателей, познакомиться с местными шаманами и расстроить свой рассудок с помощью сока айахуаскуа. Две собаки на поводках и в намордниках долго и подозрительно обнюхивали багаж как тех, так и других. Отсутствие с их стороны реакции на чемоданчик из кожи ящерицы позволяло надеяться, что в нем по крайней мере нет наркотиков.

Макс занял свое место в маленьком самолете, тот сразу же взлетел и моментально набрал высоту и крейсерскую скорость, что должно было свидетельствовать о профессионализме пилотов. В Перу, видимо, еще сохранились славные традиции авиаторов — виртуозов прошлых лет, которые взлетают и садятся в точно назначенное время и бестрепетно идут на посадку, пикируя почти вертикально и не обременяя себя мелочами, вроде заботы о барабанных перепонках пассажиров, дружно зажимавших руками уши и хором вскрикивавших от боли и страха.

В Лиме, напротив, пришлось прождать довольно долго, и Макс, чрезвычайно довольный своими быстрыми успехами в испанском, убивал время, читая прессу и одновременно страшась неизвестности, которая ждала его в Париже. Снова оказавшись в самолете, Макс пропустил мимо ушей инструкции по безопасности, озвученные стюардессами, которые затем раздали пассажирам апельсиновый сок, конфеты, одеяла и наушники с различными музыкальными программами. Переключатель, встроенный в подлокотник кресла, позволял выбирать между эстрадой, джазом, классической и этнической музыкой. Самолет взлетел, и Макс, чтобы чем-нибудь занять себя, надел наушники и, машинально остановив свой выбор на классике, услышал «Экспромт ми бемоль мажор» Шуберта, аллегро, опус 90, и с первых же нот узнал свое собственное исполнение, записанное в студии Серумена пять лет назад. Он, словно встретив на улице человека, знакомство с которым неприятно, предпочел сделать вид, будто ничего не заметил, сразу переключил программу, а вскоре и вовсе снял наушники, тем более что они давили на уши, как плохо пригнанные протезы. Гораздо спокойнее было слушать могучий и низкий шум моторов «Боинга», похожий на один бесконечный выдох, совсем не такой, какой издают двигатели небольших самолетов, тарахтение которых больше напоминает работу старой газонокосилки. Вскоре Макс заснул.