Жан Эшноз - Полночь

Все начинается снежным днем на улице Флёрю в Париже 9 января 1979 года. Я закончил роман, свой первый, но я о том не знаю, не знаю, напишу ли еще и другие. Все, что я знаю, — что один я написал и, если удастся найти издателя, будет здорово. Если бы этим издателем оказался Жером Лендон, было бы, конечно, еще лучше, ну да не будем мечтать. Слишком серьезное, слишком строгое и суровое издательство, средоточие литературных достоинств, слишком хорошее для меня, не стоит и пытаться. И посему я рассылаю свой роман по почте нескольким издателям, каковые, все до одного, его отклоняют. Но я продолжаю, я упорствую и, на той стадии, до которой дошел, будучи обладателем почти исчерпывающей коллекции писем с отказами, рискую накануне оставить экземпляр своей рукописи в канцелярии издательства «Минюи» на улице Бернар-Палисси — не питая ни малейших иллюзий, просто чтобы пополнить коллекцию. И, так как иллюзий я не питаю, то продолжаю наводнять копиями все редеющие ряды еще не охваченных издателей.

Итак, снежный день, далеко за полдень. Я только что оставил очередной экземпляр — я сделал пару десятков ксерокопий, что обошлось мне весьма недешево, а надо добавить, что в ту пору я сидел без гроша, — в офисе одного более или менее исчезнувшего в наши дни издательства, главная прелесть которого заключалась в том, что оно размещалось на улице Флёрю в доме, который некогда занимала Гертруда Стайн. Выхожу оттуда, плетусь по этой самой Флёрю к Люксембургскому саду и вдруг вижу Мадлен, она сообщает, что поздним утром мне домой звонил Жером Лендон, рукопись его, похоже, заинтересовала, и он хочет, чтобы я ему, как только смогу, позвонил. На часах четыре часа дня.

Я уже сказал, у меня нет ни гроша, никакой оплачиваемой работы, и как раз в тот день в пять неподалеку от площади Италии меня ждет свидание с человеком, который, хочется думать, способен взять меня на работу. Мы тогда жили в Монтрёе, и у нас был 4L [1] Выпускавшаяся с 1961 года общедоступная модель «рено». (Здесь и далее примеч. пер.) . Мадлен оставляет 4L мне и возвращается в Монтрёй на метро.

С площади Италии звоню из телефонной будки в «Минюи». Попадаю на очень любезную даму, которая, похоже, в курсе моих дел. Не вешайте трубку, говорит она, я соединяю вас с месье Лендоном, генеральным президентом-директором издательства «Минюи». Она прямо так и говорит, это ее слова, и я не вешаю трубку. Потом я слышу его, да, он тут же заводит речь о моей рукописи, задает вопрос-другой, помню, он спрашивает о моем возрасте. Тридцать один год, говорю я. Отлично, говорит он, я вас жду. Проблема, говорю я, в том, что у меня в пять свидание по работе, но я могу попробовать его перенести. Нет-нет, говорит он, идите спокойно на свое свидание, а потом приходите в издательство. Это профессиональное свидание проходит не худшим образом, мне, по правде говоря, совершенно не до ответов на вопросы, но в конце концов меня, вроде бы, на работу берут.

К шести часам припарковываю машину в начале улицы Ренн. Дама на первом этаже, наверняка та самая, что говорила со мной по телефону, сообщает, что месье Лендон ждет меня в своем кабинете. Поднимаюсь по лестнице.

От этой первой встречи я храню воспоминания в равной степени и путаные, и четкие. Месье Лендон — худой мужчина высокого роста, сухощавый от природы, с продолговатым суровым, но улыбающимся (правда, не всегда таким уж улыбчивым) лицом, с острым взглядом; короче, навязывающий окружающим робость; он с энтузиазмом рассуждает о моем романе, я же ничего не отвечаю, ничего не понимаю в этом энтузиазме. Он задает несколько вопросов о моей жизни, я боюсь сморозить в ответ глупость и едва отвечаю. Вы, конечно, любите Роб-Грийе, говорит он как о чем-то само собой разумеющемся, словно моя книга естественно проистекает из его воздействия. Я без лишних слов соглашаюсь, не признаваясь, что из всех его романов читал только «Резинки», да и то лет пятнадцать назад. Все это, по-моему, длится не слишком долго, от силы полчаса.

К концу нашего разговора он как-то странно на меня посматривает, чуть улыбаясь и покачивая головой, словно представлял себе автора этого романа совершенно иначе, не таким немым простофилей, который едва осмеливается на него смотреть. Я начинаю бояться, что, разочаровавшись в моей персоне, он пересмотрит свое решение. А впрочем, было ли оное решение принято? Похоже, да, поскольку к концу беседы он протягивает мне на подпись три экземпляра издательского договора. Я подписываю их не читая, как можно быстрее — из боязни, что он изменит мнение.

Выхожу оттуда с договором в руке, еще нет семи, «Монопри» [2] Сеть компактных французских супермаркетов широкого профиля. на улице Ренн еще открыт, и я устремляюсь туда. Так как не может быть и речи о том, чтобы сложить договор и засунуть его в карман, покупаю, чтобы ну никак не попортить сей драгоценный документ, картонную папку, в которую с предосторожностями его и помещаю. Возвращаюсь в Монтрёй. Отворив дверь в дом, вижу, что Мадден болтает по телефону. Подаю знак, чтобы она не прерывала разговора, открываю папку, показываю ей договор, мы улыбаемся.

В последующие дни несколько раз вижусь с месье Лендоном, мы вместе обедаем; я не верю ни своим глазам, ни ушам, что нахожусь здесь, обедаю с этим человеком, вследствие чего ем очень мало, слежу за тем, чтобы хорошо держаться за столом. Он почти не делает замечаний по тексту — за вычетом нескольких ошибок, таких как знаменитое «после того как», вслед за которым французским каноном не допускается сослагательное наклонение, «уже» — déjà, — в котором я систематически пропускаю ударение над последней гласной, другие мелкие огрехи того же толка. Я почти ничего не говорю, говорит он.

Он часто, почти каждый день, звонит мне по утрам домой, для меня очень рано, я редко встаю раньше девяти-десяти часов. Кое-как ему отвечаю, и всякий раз, когда он звонит, так смущаюсь, что изо всех сил сжимаю в руке телефонную трубку, иногда даже боюсь ее сломать. Ну да в общем и целом и здесь тоже говорит в основном он, а я слушаю. Однажды во время встречи у него в кабинете он делает мне неожиданное предложение: Скажите, а вы не думаете, что для этой публикации, может быть, стоит взять другое имя? Смотрю на него, ничего не отвечая. Дело, видите ли, в том, что у вас в имени и фамилии, как бы это выразиться, имеет место своего рода зияние [3] Во французском языке н в имени Жан не произносится явно, а «подразумевается» в носовом а ; таким образом, в сочетании Жан Эшноз действительно имеет место достаточно неудобное для произношения и не слишком приятное на слух сочетание двух гласных (в науках о языке подобное явление называется зиянием или хиатусом ).