Жан Эшноз - Полночь

Лечебный алкалоид, входящий в аспидосперму , гомеопатический препарат из коры квебрахо, вечнозеленого дерева семейства сумаховых.

Речь идет о вскользь упоминавшейся выше системе спрятанных под улицами Льежа рукавов Мааса; один из них, означенная Легия, ссудил свое имя городу.

Сорт бельгийского пива (шуффы, по легенде, немые гномы, которые якобы помогают его варить).

Знаменитый французский опереточный тенор.

Бразильская арапаима — одна из крупнейших пресноводных рыб мира; достигает в длину четырех-пяти метров.

Святой Леонард является покровителем заключенных.

Балатум — тип напольного покрытия, схожий с линолеумом, в Бельгии так называют и собственно линолеум.

Несколько иллюстраций к этому тезису. Сразу по выходе первых двух томов трилогии Лендону пришлось решать вопрос об освобождении Беккета от принятых им ранее контрактных обязательств перед по-прежнему не желающими его печатать издателями, что вылилось в выкуп почти трех тысяч нераспроданных экземпляров французского перевода «Мерфи». На протяжении 50-х Лендон постоянно поступался собственными издательскими интересами, оберегая приватность как огня бегущего любой публичности автора; в результате, когда в 1969 году писателю присудили Нобелевскую премию, как «катастрофа» это воспринималось уже не только четой Беккетов, но и издателем, которого лауреат подверг тяжелейшему, на его взгляд, испытанию — получить за него нобелевский диплом и медаль и присутствовать на торжественном обеде.

Характерный пример — Робер Пенже, по всем «гамбургским» раскладам входящий в одну тройку с Беккетом и Симоном (красочная деталь для понимающего — на английский Пенже переводил сам Беккет!), но при этом практически не известный за пределами Франции и оставшийся крайне уважаемым, но не слишком читаемым автором в ее пределах.

Достоин восхищения все-таки найденный Лендоном способ их объединения: издательство традиционно снабжает «своих» авторов всеми остальными публикуемыми в нем романами, вовлекая их в круг перекрестного чтения.

Сюда же можно подверстать и более широкую тенденцию современной французской прозы — отказ от традиционного пунктуационного оформления прямой речи. Цель проста: подчеркнуть относительность категорий первого и третьего лица, еще более проблематизировать инстанции автора и действующего лица. Кстати, так или иначе первое лицо активно задействовано во всех текстах данной книги.

Кстати, по поводу тиражей. По словам Лендона, вести спокойную жизнь профессионального писателя из авторов его издательства может тот, чьи книга продаются по выходе в количестве не менее десяти тысяч экземпляров — планка, которую Эшноз, как следует из его текста, перешагнул на втором романе, Ленуар на четвертом, Гайи, вероятно, на шестом («Бибоп», 1995), а наиболее изощренные Раве и Савицкая, по-моему, преодолели один раз на двоих.

По признанию одного из младших авторов «Минюи» Танги Вьеля (р. 1973), именно этот роман перевернул всю его жизнь, послужив настоящим откровением о литературе.

Не следует думать, что принадлежность автора к издательству «Минюи» служит своеобразной индульгенцией или, по крайней мере, гарантией того, что тебе обязательно понравится конкретная книга. В частности, при выдерживаемой большинством авторов «Минюи» игровой, ироничной манере письма очень существенно, чтобы игровое не переходило в игривое, игривое — в наигранное, а ирония не оборачивалась жеманством — критерием чему всякий раз может служить только индивидуальное, совершенно индивидуальное восприятие читателя. Так, например, лично мне представляются искусственно-напыщенными произведения двух из наиболее успешных авторов «Минюи», Кристиана Остера и Лорана Мовинье. Первый из них, тороватый последователь Эшноза и Туссена, на мой взгляд, в отличие от них манерен и сентиментален, а от сентиментального же Гайи катастрофически отличается неискренностью иронии, принимающей форму этакого хихиканья. Риторически-ходульными представляются и чрезвычайно успешные романы Мовинье, по тематике и психологизму схожие с прозой Элен Ленуар: их герои, ведущие развернутые внутренние монологи, будучи вполне заурядными людьми, выражают свои чувства литературнейшим, на мой вкус, образом, который исключает искренность: с изрядной долей патетики — и безо всякой иронии.

И второе. Не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто вся настоящая новая французская литература сосредоточена в «Минюи» и, коли речь зашла о личных пристрастиях, рискну перечислить (вновь по алфавиту) нескольких своих любимых, наравне с минюитовскими Савицкая и Шевийяром, писателей наших дней: Антуан Володин, Жан-Поль Гу, Бернар Ламарш-Вадель. Клод Луи-Конбе, Ришар Милле и, пожалуй, Марк Холоденко.

Слово «перебежчик» хотелось бы очистить от каких бы то ни было оценочных оттенков: не нам судить о причинах, основаниях, мотивировках совершенно нейтральных бытовых решений, принимаемых в своей профессиональной деятельности писателями и издателями.