Игорь Безрук - Рассказы

Девочка, облокотившись о деревянные, облупленные на солнце перила балкона, уткнув худенький подбородок в раскрытые ладони и расслабив плечи, смотрела вдаль с высоты тринадцатого этажа высотного дома.

Дом стоял на окраине города, и поэтому перед ней расстилалась безбрежная даль салатового цвета, на которую неимоверной тяжестью навалился до чистоты прозрачный небосвод.

Чистота его была настолько поразительной — кристально-голубой, с легкими белесоватыми прожилками над горизонтом, — что девочка долго не могла оторвать своего взгляда от его манящей поверхности.

Она считала, что небо не случайно такое чарующее, оно будто изначально создано для того, чтобы все мы обращали на него свой взор и поселяли там всякие замысловатые существа нашей безумной фантазии.

Она думала об этом в последнее время очень часто: по дороге в школу, за неудобной партой, на любимом диване с обивкой под морёный дуб, — везде и всюду, где бродило её загадочное тело и вольный дух.

От этих мыслей она становилась рассеянной на улице, невнимательной на уроках, апатичной дома. Из-за этих мыслей она опаздывала к первому звонку, невнятно отвечала на вопросы учителей, бесцельно слонялась вдоль и поперек своей небольшой комнатушки в послеполуденный час.

Но, возможно, именно они, эти нелепые мысли, спасали её от бессмысленного прозябания на городском стадионе, где её знакомые девчонки собирались лишь для того, чтобы тайком от взрослых выкурить сигарету, а мальчишки — набить руку в карточных манипуляциях и догнаться пивом.

Сколько раз звали её в свою компанию подруги, но девочка, поглощенная своими думами, забывала о приглашении сразу же, как только входила в квартиру и распахивала балкон.

Над её постоянной отрешенностью потешались и соседи и прохожие. Не однажды слышала она за своей спиной лукавые смешки и чувствовала исполненный брезгливости сверлящий спину взгляд.

Да и сегодняшний инцидент не выходил из головы. Учительница математики, Розалия Львовна, женщина вечно раздраженная и самоуверенная, вдруг ни с того ни с сего набросилась на неё, схватила за шиворот и стала неистово трясти, восклицая при этом:

— Недоделка! Недоносок! Ты чем на уроках занимаешься?!

Девочка, испуганно вперившись в остекленелые, вылезшие из орбит глаза учительницы, невнятно, без всякого притворства произнесла: «Думаю…» — так тихо, что, казалось, сама едва услышала. Но Розалия Львовна обладала великолепным слухом, и ответ девочки не остудил, напротив, раздул огонь неприкрытого негодования. Розалия Львовна дико взвизгнула, рванула что есть силы девочку на себя и истерично закричала на весь класс:

— Вон! Вон, мерзавка! Она думала… Она думала!

И еще долго в ушах девочки звенело: «Кто вас только учит думать, философы!..»

При воспоминании об этом унижении у девочки снова, как и тогда за дверью класса, выступили слезы.

Ну почему так? Неужели нельзя иначе?

Необхватный небосвод молчал.

Неужели и в той прозрачной чистоте, и в том заоблачном мире такая несправедливость?

Девочка почувствовала необузданное желание узнать, что же находится там, в той чистоте, в той глубине, в той кристальной выси.

Ах, если бы она умела летать. Ах, если бы умела…

Девочка поднялась, закрыла глаза, закинула высоко вверх голову, выгнулась, как струнка, до боли в мышцах и неожиданно ощутила, как поднимается над решетками балконных перил. Поднимается медленно, неторопливо. Воспаряет.

Неужели так просто? Стоит только захотеть, стоит только страстно пожелать?! Не может быть!

Девочка поднималась всё выше и выше. В голове просветлело, душа наполнилась безумным желанием любви ко всему сущему: к пролетающей мимо сойке, к падающей пушинке, к пышным облакам, и состраданием к тем, которые остались внизу.

О, как она жалела их! Всех. Девочек, сосущих вонючие сигареты, мальчиков, звенящих сэкономленной на мороженом медью, и даже Розалию Львовну, ведь ей так не повезло с покинутым мужем.

Это было необъяснимое ощущение. Это было непередаваемое ощущение легкости, умиротворения, блаженства, счастья. Такого ощущения она никогда не испытывала ранее там, на земле. В это ощущение не вторгался никакой другой мир. Она словно была в какой-то неосязаемой, но одновременно и осознаваемой оболочке, в которую не проникали извне ни свет, ни звуки, ни заботы оттуда, из того мира, в котором она существовала до этого. Она была как бы под колпаком и вместе с тем за ним. Повсюду. Везде. И это «везде» — она это ощущала остро-было в ней. Выходило из неё, выворачивая наизнанку её тело, как бы разворачивая его наружу и выпуская изнутри этот огромный, беспредельный мир бесконечности, безвоздушности и чистоты. Ах, как здесь, в этом мире было просто, как покойно. И все, мнилось, было бы замечательно, если бы неожиданно рядом не раздался чей-то спокойный, по-обыденному безмятежный голос: «Здравствуйте».

«Здравствуйте»? «Здравствуйте»?! Откуда?!

Девочка удивленно открыла глаза и увидела напротив себя маленького мальчика лет шести в темной жилетке, синих шортиках и розовых гольфах, с зеленым шариком в руках.

Неужто и он способен летать? И он тоже?

Девочка недоуменно посмотрела по сторонам. Ей еще не верилось, что её идиллия оказалась нарушенной. Но то, что открылось её взору мгновение спустя, больше не вызывало сомнений.

Правее, метрах в двадцати от нее, неторопливо поднимался чудной мужчина в распахнутой на груди рубахе и со взъерошенными волосами. Его сомнамбулическое выражение лица отражало покой и счастье.

Откуда-то из-под ног, чуть не сбив её, выскочил Пашка Еремин из 7-«А», отчаянный и задиристый хулиган. Он промчался мимо быстро, и девочка успела заметить только его дерзкую ухмылку и торчащую из кармана брюк резинку рогатки.

Потом в стороне проплыли вверх мальчик со скрипкой, девочка с куклой, пожилая женщина с авоськой, набитой разной снедью. И вот уже то тут, то там, из дымки, из пелены облаков выныривали разные люди, знакомые и незнакомые, и возносились всё выше и выше, выше и выше, исчезая из виду.

На руках усатых мужчин-кавказцев мимо пронеслись девочки со стадиона, ярко размалеванные и пестро одетые; какие-то мальчики в шлемах космонавтов; одна-две парочки влюбленных, беременная женщина, пьяный мужчина с бутылкой в руке и даже Розалия Львовна под руку с огромным культуристом. Тут же, злобно рыча, мимо неё промчалась иностранная машина, пролетел истребитель и, звоном оглашая всю округу, простучал по невидимым рельсам старый-престарый трамвай, пестро размалеванный, праздничный, веселый, увитый яркими цветными лентами, к которым на тонких ниточках были привязаны круглые и продолговатые воздушные шары. Как у того мальчика, которого она встретила здесь в первый раз.