Григорий Розенберг - Я — годяй! Рассказы о Мамалыге

Короче — красиво было!

— Ребята! — похлопала в ладоши Алина Георгиевна. — Тема рисунков, как я уже сказала, Новый год, его празднование, ёлочка, например. Но можно и просто зиму: снежную бабу, каток, санки. Можно участников утренника: Петрушку, балерину, зайчика, ну и, конечно, Деда Мороза и Снегурочку. Все поняли? Рисуйте сначала карандашом, а потом кисточками и красками. А я буду помогать. Договорились?

— Договори-и-ились, — послушно затянул вместе со всеми Миша.

— Ну и поехали?

— Пое-е-хали! — и все подхалимски захихикали.

Задача сама по себе была несложная: рисовали все, в общем-то, одно и то же. Если изображалось лето, в верхней части листа мазалась горизонтальная синяя черта — небо, в нижней рисовалась коричневая полоса — земля, а между ними: дом, сад, дерево, танк, самолёты, Кремлёвская стена с башней и Мавзолеем, грузовик, — что хочешь, по выбору. Лошадь не мог нарисовать никто. Даже Вячик из старшей группы. Ещё рисовалась сверху голубая полоса, снизу — синяя. Тогда — линкоры, эсминцы, крейсеры и китобойная флотилия «Слава». А можно так: снизу — коричневая, а вверху, с двух углов, цветные дуги «занавеса» — это сцена. И значит: петрушки, балерины, снегурочки, дед морозы, ёлки и пр.

По линкорам и эсминцам специалист — Толя Казбек.

По грузовикам, танкам и мавзолеям — Вячик.

Остальные умели рисовать всё. Насчёт утренника («занавес», пол, и т. д.) — всё ясно. Зима, сверху — синим, снизу — тонкой линией контур сугробов, плюс снеговик с морковкой.

Миша уже был готов отправиться проторенным путём, как вдруг вспомнил профиль на стекле трамвая. Ямочка под нижней губой потребовала немедленного эксперимента.

Прямо по центру листа он робко нарисовал крошечный профиль и восхищённо замер. Как-то не верилось, что это сделала его рука. Его, а не какого-нибудь взрослого художника. Надо теперь было дорисовать всю голову, но тут он с досадой обнаружил, что овладев двумя ямочками, он начисто забыл, было ли на трамвайном стекле ухо. То есть какую-нибудь закорючку поставить он, конечно, мог, но при такой дивной переносице и таком роскошном подбородке должно быть достойное ухо.

Выход нашёлся быстро. У профиля появилась такая же причёска, как у Муси Дворецкой: прямая и до плеч, хорошо закрывающая уши. Отлично. Получилась симпатичная девочка. Миша дорисовал платье, и тут же возникла проблема ног. Он подумал и нарисовал их, как древние египтяне: в профиль, одна за другой. Получилось ничего. А ну, так же руки. Тоже сносно, только пришлось их чуток согнуть.

Ну, и что? Что она делает в этой странной позе? Опять пришлось подумать и пририсовать огромный мяч.

Миша нервно, со всхлипом вздохнул. Это была революция. Эффект был такой, как будто он смог нарисовать лошадь! Так у них не рисовал ещё никто. Теперь осталось научиться рисовать нас «в анфас», как говорит Валентина Борисовна (мама всегда поправляет, надо говорить «анфас»), и ладонь, не обводя свою руку на листе, а так, без ничего, — и он станет знаменитей Вячика!

Он принялся за краски. Лицо он покрасил розовым, и руки тоже. Потом вспомнил и так же закрасил ноги. Потом синим покрасил платье. Мяч он сделал таким же, какой был у него самого: красно-синим с жёлтой полосой. Волосы покрасил коричневым и тут увидел, что его девочка с мячом повисла в воздухе. Этой же коричневой краской он домалевал землю.

— Ну, и что это за Новый год у нас получился? — раздался за спиной Миши незнакомый весёлый голос.

Он вздрогнул, оглянулся и увидел улыбающуюся Алину Георгиевну. Он уже и забыл про неё.

— Ой! — сказал Миша, повернувшись снова к рисунку и как бы неожиданно увидев его. — Забы-ы-ыл…

— Забыл-то ты забыл, — так же весело продолжала Алина Георгиевна, — но нарисовал-то ты вот как здорово! Ты, наверное, знаменитый в группе художник.

— Не-е-е!.. — вдруг ужасно засмущался Миша, — это я в первый раз так здорово. Это я в трамвае…

В этот момент в другом углу группы громко и радостно захохотал Толя Казбек. Все повернулись в его сторону. В полной тишине он издавал свои, можно сказать, истерические «ха-ха-ха», держался за живот и сползал со стульчика. Даже слёзы показались на его толстых щеках. Все вокруг стали улыбаться, потом подхихикивать, а потом и вовсе — тоже хохотать. И Алина Георгиевна вместе с ними. Она оставила Мишу с его объяснениями и пошла в сторону Казбека, и все дети повскакали со своих мест и тоже побежали туда.

— Ну, что там случилось? — сквозь смех спросила Алина Георгиевна, подойдя к Толику и рассматривая его рисунок.

Толя хохотал, как ненормальный и показывал толстым пальцем на свой рисунок. Остальные живописцы толпились и заглядывали через головы на Толину картину. Наконец он заговорил:

— Они… здеся… бабу… — он опять зареготал, так раскрыв рот, что даже Миша со своего места увидел запачканный краской, толстый Толин язык. — Бабу снежную… а он… а он… а он задом-наперёд… задом-наперёд… и ка-а-а-ак свалится!.. Бабах!.. И лежит теперь здесь, нарисованный!

И Толя снова чуть не умер от хохота, но теперь уже все повалились на паркет и даже Алина Георгиевна аж присела на корточки.

«Во дураки!» — думал Миша, поглощённый своим открытием и высочайшим признанием своих заслуг. Взгляд его упирался в висящую напротив картину Левитана с рекой, лодками и берёзами. И вдруг Миша увидел чудо. Оказывается, русский художник Левитан не рисовал небо одной синей чертой сверху, а доводил небо до самого низу, до самой земли. То есть небо и земля соединялись! Миша быстро глянул в окно. Небо на улице точно так же опускалось до самых крыш домов напротив, и никакого пробела между небом и землёй, оказывается, не было!

«А я-то!» — подумал Миша. Настоящий художник всё должен делать по-настоящему, и Миша, набрав полную кисть синей краски, стал аккуратно зализывать весь лист, чтобы небо соединилось с землёй. Получалось не совсем то, что представлял себе Миша, но правда жизни восторжествовала.

— Батюшки! — Миша опять вздрогнул от голоса Алины Георгиевны. — Это что ж ты наделал с таким чудным рисунком!

— Да ладно, — солидно ответил Миша, — он же всё равно не новогодний…

— Подожди же, господи! — воскликнула Алина Георгиевна и побежала куда-то.

Когда она вернулась (тоже, между прочим, бегом) в руках у нее были банка с чистой водой и кисточка. Миша увидел, как можно смывать уже нанесённую краску, и немного удивился.

Спасти рисунок, по-видимому, всё-таки не удалось, так как Алина Георгиевна в сердцах спросила:

— Ну, и зачем ты это сделал?

— Как там, — ответил Миша, показывая пальцем на картину Левитана.

— Что «как там»? — не поняла Алина Георгиевна.

Дети, переключившиеся на Мишин рисунок, опять громко захохотали.

— Ну, небо! — сердясь, сказал Миша.