Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

Что же касается текстов Исайи, — продолжал я мысленный диалог с о. Александром, — так Исайя пророчествовал о справедливом царе, отвергающем зло, выбирающем добро, и как следствие — непобедимость Иудеи. Все пророки утверждали: Мессия, избавитель Израиля, соберёт народ свой, но случилось обратное и не настал столь долгожданный век добра и справедливости. Христос не начертал ни одного закона, главным образом утверждал необходимость смирения. Но стремление победить зло, изменить мир требует больше мужества и усилий ума, чем смирение.

С последним утверждением о. Александр согласился бы, его еврейский темперамент часто брал верх над христианским непротивлением. Помню, он говорил своей пастве в радостном возбуждении: «Нельзя ограничиваться в своих жизненных устремлениях, в работе, в творчестве чем-то средним, посильным. Надо ставить перед собой самые высокие задачи, брать неприступные вершины».

Эти слова я несколько раз пересказал сыну, напомнил, и когда он вернулся от Розы домой, я убеждал его заняться чем-нибудь серьёзно:

— Если сейчас не пишутся стихи, можно попытаться стать журналистом.

— Нет у меня сил всё начинать сначала, — горестно отмахивался он от моих наставлений. — Зря ты меня не заставил заниматься музыкой, нужно было как Моцарта в детстве — привязать ремнями к стулу. В музыке больше чувств чем в слове. Я, когда слушаю Бетховена, Шопена, освобождаюсь от земных желаний и, как выпущенная стрела, устремляюсь вверх. Самому же играть, упражняться часами — не получалось, не мог преодолеть скуку однообразных повторений. Иногда, после долгой игры, вдруг мерещилось что-то вроде прозрения тайны соединения звуков.

Казалось, ещё мгновение и постигну то, что ремесленника делает гением. И именно в тот момент, когда вспышка молнии вот-вот пробьёт два разнонаэлектризованных облака — соединит две, казалось бы, противоположных мысли, мне чего-то нестерпимо захочется. Жаренного мяса, например. И чем больше старался заставить себя усидеть на месте, тем сильнее одолевало плотское желание. Словно, дьявол искушал. Тут же бросал на сковородку, вытащенные из холодильника мороженые куски, и не дожидаясь пока они прожарятся, разрывал зубами горячее с кровью мясо. А после еды трудно сосредоточиться, голова теряет ясность, хочется отдохнуть.

— Музыку проехали, давай думать о журналистике. Тоже литература, только другой жанр. У тебя острый глаз, подмечаешь характерные детали. Хандра твоя пройдёт.

Подумаешь, жена изменила, ушла. С кем не бывало.

— Знаю, знаю, теперь ты скажешь: нужно работать и не стремиться к сиюминутному успеху; и, случалось, после смерти безвестного летописца находили его бесценные рукописи. Всё это уже слышал, но я не монах, я жить хочу сегодня, сейчас.

— Понимаю. Одиночество обесценивает твои усилия. А ты всё-таки сосредоточься ради завтрашнего дня, сделай всё, что от тебя зависит. Крыша над головой у тебя есть, хлеб тоже.

— Я, когда от Розы уходил с чемоданом, — тяжело вздохнул сын, — казалось всё сжалось, скукожилось, мир утратил краски, запахи, звуки — шёл по серой мёртвой улице, боялся упасть, потерять сознание. Дома превратились в пустые бетонные коробки, они наползали, громоздились друг на друге. Бред, галлюцинация. Знаю, не вернётся она ко мне, и всё-таки жду. Не могу я писать в таком раздрызганном состоянии.

— А успокоишься, может случиться не о чём станет писать. Увы, в мире больше страданий чем радости. Люди в принципе одиноки, но одиночество — не только отчаянье, но и независимость. Нужно преодолеть состояние сегодняшнего дня, когда кажется — всё утратило смысл. Такое бывает не только от неудач, недостатка, но и от избытка, пресыщения. Мудрый царь Соломон, имея тысячу жён, испытав все радости мира, убедился, что не удовольствия выстраивают жизнь, не они дают ей содержание. «Суета сует, всё суета», — сказал он в конце дней своих.

— Но если мудрый из мудрых ничего умнее, как предаваться сладострастию, не придумал, значит большего удовольствия не существует. — Возразил Лёня.

— Он хотел упрочить мир с соседними племенами, вот и брал в жёны дочерей тамошних царей.

— Да, но не тысяча же народов окружали его владения. К тому же такой метод подействовал с точностью наоборот; израильское государство пришло в упадок.

Мудрец фраернулся.

— А ты сам можешь представить идеальный, справедливый мир? Попробуй, сделай его таким, каким он должен быть. Напиши рассказ о желаемых отношениях с Розой.

— Не могу, — грустно усмехнулся Лёня. — Самое ужасное, любви то и не было.

Отношения мужа и жены это не секс под барабанный бой, это тишина, когда слышен шорох падающего листа. Лёгкого движения, полуулыбки достаточно для ответного порыва. Я сам во всём виноват, это расплата за девочек, из любви которых делал спектакль. Их привязанность, казалось, обременит, представлялись дали необъятные, дороги нехоженые. Надеялся встретить ту, которая поднимет меня в заоблачные выси, как музыка. Вот и встретил…

— Нас спасает инстинкт жизни, — заметил я.

— Инстинкт жизни — любовь, страсть, Но тебе этого не понять. Ты не герой-любовник, ты мать, тебе бы детей растить.

— Я это и делаю.

— Мне сегодня сон приснился, — в раздумье заговорил сын, — избушка в лесу белая с одним окошком без дверей. Никак не могу прорваться сквозь заросли, чтобы дотянуться и заглянуть в окно. Почему-то не могу преодолеть расстояние всего лишь в несколько метров; делаю шаг и застреваю. Запутался в зарослях, вокруг темно. Делаю усилие, рывок, ещё рывок — и проснулся.

— Это ты к себе продираешься. Добиваясь Розы, ты потерял себя.

— Хватит, на сегодня воспитательный час окончен, — поднялся Лёня, — схожу в журнал, может командировку дадут куда-нибудь, и чем дальше, тем лучше. Нет, пожалуй, никуда не пойду. Зачем суетиться, если от тебя ничего не зависит.

— У тебя есть сын, даже ради него нужно стараться. Что-то ведь и в нашей власти.

— У меня есть сын, у тебя есть сын, я повторяю твою жизнь, сын повторит мою.

Какой смысл в этих бесконечных повторениях. Разнятся подробности, а суть всё та же. По-твоему, человек должен съесть дерьма на полную катушку и только потом свалить.

— Должен.

— Зачем?

— Чтобы уходя из этого мира, знать: Всё что мог, я сделал.

— А что вообще человек может?

— Ты, в частности, можешь перестать ходить смотреть на Розины окна. Садись, наконец, за работу, силой воли человек освобождается от зависимости. Это, как ты понимаешь, прописная истина.

Случалось, депрессия сына сменялась чрезмерной активностью, он делал ненужные покупки, зачем-то затеял ремонт, перенёс книжные полок с одной стены на другую.

Так, наверное, заглушал чувство тревоги. А то вдруг начинал бегать по магазинам в поисках какой то особенной материи на брюки. Тут же раскладывал на столе выкройки и принимался шить. Повседневные хлопоты, заполняя время, давали ощущение изменения, движения. «Что останется после меня? — спрашивал Лёня и сам отвечал: Полный шкаф модных тряпок». Приступ деятельности сменялся апатией, отрешенностью. Те же перепады настроений и в отношениях с новыми женщинами — за восторгом первых встреч, когда от волнения не мог есть, следовали скука, безразличие.