Филип Дик - Мэри и великан

Положив голубое блюдо на колени, она стала внимательно его изучать.

— Ночью даже не скажешь, какого оно цвета.

— Оно голубое, — сказал Шиллинг.

— Крашеное?

— Нет, это обожженная глазурь, — объяснил он, — ее наносят кисточкой, а потом все это дело ставят в печь на обжиг.

— Ты знаешь почти все на свете.

— Ну, я видел, как обжигают глиняную посуду, если ты это имеешь в виду.

— Ты, наверное, весь мир объездил?

Он засмеялся от этой мысли.

— Нет, я был только в Европе. Англия, Франция, около года в Германии. Даже не вся Европа.

— Ты говоришь по-немецки?

— Достаточно хорошо.

— По-французски?

— Не так хорошо.

— Я два года учила испанский в старших классах, — призналась Мэри Энн, — а теперь ни слова не могу вспомнить.

— Ты все вспомнишь, если тебе это когда-нибудь понадобится.

— Мне бы хотелось попутешествовать, — сказала она, — поехать в Южную Америку, в Европу, на Восток. Как ты думаешь, каково в Японии? У моей соседки есть брат, так он был в Японии после войны. Он прислан ей много пепельниц, и коробочки с секретом, и прелестные шелковые занавески, и серебряный нож для писем.

— Япония — это было бы здорово, — сказал Шиллинг.

— Тогда давай туда поедем.

— Хорошо, — согласился он, — сначала поедем туда.

Какое-то время Мэри Энн молчала.

— Ты понимаешь, — снова заговорила она, — что, если я уроню это блюдо, оно разобьется вдребезги?

— Весьма возможно.

— И что тогда?

— Тогда, — сказал Шиллинг, — я куплю тебе другое.

Мэри Энн резко вскочила со скамейки.

— Пойдем гулять. А если мы пойдем по шоссе, нас собьют насмерть?

— Может, и собьют.

— Все равно хочется, — сказала она.

Было без четверти двенадцать. Они шли два часа, по большей части молча, сосредоточившись на машинах, которые время от времени проносились мимо. Тогда они становились на поросшую травой обочину, а когда очередная машина удалялась — шли дальше.

Ближе к двум ночи перед ними вырос какой-то островок света. Когда они приблизились, россыпь огоньков превратилась в заправку «Шелл», закрытый фруктовый лоток и таверну. В окне горела неоновая вывеска «Золотое зарево»; в ночь просачивались голоса и смех.

Пройдя по площадке, Мэри Энн плюхнулась на ступеньки таверны.

— Не могу больше идти, — сказала она.

— Я тоже, — отозвался он, еле переставляя ноги.

Он зашел внутрь и вызвал такси. Через пятнадцать минут машина заехала на заправку и остановилась возле них. Таксист распахнул дверь и сказал:

— Запрыгивай, ребята.

По дороге в Пасифик-Парк Мэри Энн смотрела, как мимо проносится ночное шоссе.

— Я устала, — очень мягко сказала она.

— Неудивительно, — отозвался Шиллинг.

— Неправильные туфли надела. — Она снова поджала ноги. — А ты как себя чувствуешь?

— Прекрасно, — сказал он, и это была правда. — Скорей всего, завтра даже спину ломить не будет, — добавил он, и это была, скорее всего, неправда.

— Может, сходим еще как-нибудь прогуляться, — предложила Мэри Энн, — наденем подходящую обувь и все остальное. По дороге в горы есть замечательное местечко… там высоко и видно на много миль вокруг.

— Звучит восхитительно, — несмотря на усталость, идея ему действительно понравилась, — если хочешь, можем проехать часть пути на машине, оставить ее и пойти дальше пешком.

— Приехали, ребята, — добродушно сказал таксист, подруливая к дому Мэри Энн. — Вас подождать? — спросил он, открывая дверь.

— Да, подождать, — сказал ему Шиллинг.

Они поднялись по лестнице, он открыл дверь, и она проскользнула внутрь под его вытянутой рукой.

В парадной она остановилась, крепко держа свое голубое блюдо.

— Джозеф, — сказала она, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил он и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Улыбаясь, она подняла к нему лицо.

— Береги себя, — сказал он. Ничего больше он придумать не смог.

— Постараюсь, — обещала она, развернулась и побежала по лестнице.

Шиллинг вышел из парадной на крыльцо. Такси ждало его с включенными фарами. Он уже спустился по бетонным ступеням и забирался в такси, когда вспомнил про свою машину. Влажный темный «Додж» стоял всего в нескольких метрах от него; это совершенно вылетело у него из головы.

— Я пройдусь, — сказал он таксисту. — Сколько с меня?

Водитель хлопнул по ручке таксометра и оторвал бумажный чек.

— Девять долларов восемьдесят пять центов, — посмеиваясь, сказал он.

Шиллинг заплатил, на негнущихся ногах подошел к своей машине и сел за руль. Обивка сиденья была неприятно холодной. Он завелся, и мотор неровно забухтел. Он несколько минут подождал, пока мотор прогреется, а потом отжал ручной тормоз и выехал на тихую, безлюдную улицу.

На следующее утро, в воскресенье, она позвонила ему в десять часов.

— Ты уже проснулся? — спросила она.

— Да, — ответил Шиллинг, который уже побрился и теперь одевался, — я встал в девять.

— Что ты делаешь?

— Собирался пойти в город и позавтракать, — честно ответил он.

— А почему бы тебе не позавтракать у меня? Я что-нибудь приготовлю. — И чуть тише она прибавила: — Может, захватишь воскресную газету?

— Да, конечно. — Он боялся уточнять, будет ли соседка, и вместо этого спросил: — Привезти тебе еще чего-нибудь? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — в ее голосе слышались лень и довольство, — денек, похоже, будет славный.

Он еще и в окно не выглядывал.

— Скоро увидимся, — сказал он и, повесив трубку, стал искать свое пальто.

Когда он приехал, дверь ее квартиры была открыта настежь. Теплый аппетитный запах яичницы с беконом выплывал в коридор вместе со звуками Нью-Йоркского филармонического оркестра. Мэри Энн встретила его в гостиной; на ней были коричневые брюки и белая блузка с закатанными до локтей рукавами. Ее лицо блестело от пара; она поздоровалась и поспешила обратно на кухню.

— Ты на машине?

— Да, — ответил он, выкладывая на диван воскресный выпуск «Кроникл» и снимая пальто. Потом он подошел и закрыл дверь в коридор. Соседки видно не было.

— Пухлой — моей соседки — нету, — объяснила Мэри Энн, заметив его взгляд. — Она в церкви. А потом она обедает с подружками, а потом идет на спектакль. Раньше вечера не вернется.

— Ты от нее, похоже, не в восторге, — сказал он, прикуривая сигарету. Он решил отказаться от сигар.

— Она зануда. Может, зайдешь на кухню? Ты мог бы накрыть на стол.

Покончив с завтраком, они заслушались последними аккордами Нью-Йоркского филармонического. В квартире все еще витал аромат бекона и теплого кофе. На улице сосед в футболке и рабочих штанах мыл машину.

— Хорошо, — с глубоким умиротворением произнесла Мэри Энн.

Шиллинг чувствовал, как глубоко они понимают друг друга. Так мало — почти ничего — было сказано, но все ясно. Ясно без слов, и они оба знают об этом.