Светлана Нилова - Безмятежность

Конфета обжигала рот и щипала язык. Я даже пару раз вытащила её, чтобы отдохнуть от такого резкого вкуса. «Ладно, может быть внутри она не такая сильная» - подумала я и разжевала. Конфета была какая-то хитрая и совсем не разжевывалась. Я жевала и жевала, пока она не сделалась совсем безвкусной, а у меня не заболели челюсти. Я выплюнула её и она вдруг прилипла к руке. Не буду описывать все бедствия с эти липким комочком, скажу только, что настроение у меня было испорчено на целый день.

А ещё я много думала. Думала, что делать с этими конфетами? Отдать родителям? Но они не должны даже пробовать такую гадость. А вдруг они подумают, что я не даю им потому, что мне жалко? И я не выходила из своей каюты пока туристы не покинули борт «Ники». Тогда только я выбралась на палубу.

- Папочка! Мамочка! Вы только не подумайте что мне жалко этих конфет, - сразу начала я. – Просто они… они совсем гадкие.

- Ты проглотила их все? – почему-то испугалась мама.

- Нет, вот они. – Я протянула коробочку. – Только, пожалуйста, не надо их есть. Давайте лучше выкинем!

Мама обняла меня:

- Ты моя умница!

А папа взял коробочку из моих рук, подошел к борту и спокойно высыпал её содержимое за борт.

- Ник! - спохватилась мама, - а как же бедные рыбы?

Папа шумно выдохнул и развел руками.

- Извини, Гленн, я об этом как-то не подумал.

Потом пояснил мне:

- Это не конфеты, а жвачка. Извини, что я не предупредил тебя. Их не едят, а просто жуют.

Я изумилась:

- Просто жуют? Зачем?

Папа пожал плечами.

- Может им больше нечем себя занять…

Кроме туристов у нас на яхте бывало много знакомых лиц. Кого-то я хорошо знала. Это были и весёлые французские моряки, и шумные итальянцы, и турки, и греки. С кем-то папа и мама весело смеялись, с кем-то папа долго и серьезно разговаривал в кают-компании, а кого-то даже не приглашал на «Нику» и они встречались на берегу. Чаще всего это были итальянцы в костюмах и черных очках. Папа говорил, что это родственники, но никогда не пускал их на «Нику» и не знакомил ни с мамой, ни со мной.

Зато я хорошо знала и любила настоящих папиных друзей. Это были капитаны таких же яхт, как наша «Ника». Они собирались редко, но их веселые голоса и открытые лица я запомнила на всю жизнь. Я обожала слушать их рассказы. Они делились новостями и впечатлениями. Хвастались своими приключениями и повествовали занимательные истории из своей жизни. Ещё они пили вино и пели песни. И я думала, что все люди на свете делятся на тех, кто живет на земле и тех, кто обитает в море. И морские люди – совсем другие. Они честные, открытые, веселые и всегда придут на помощь. Они всегда поддерживали папу.

Так мы жили на «Нике», нашей яхте, не привязываясь к берегу. Я не знала другой жизни и была счастлива. Может быть, любой ребенок счастлив, когда рядом его родители. Но даже спустя годы, вспоминая нашу жизнь в Средиземноморье, я понимаю, что именно тогда моя жизнь была безмятежной и бесконечно райской.

Но были и те, кто осуждал нашу морскую жизнь.

Однажды я подслушала разговор папы с Марселем, таможенником. Они сидели на корме и пили пиво из жестяных банок.

- Всё крутишься, Ник? Не пора ли тебе завязывать с этим делом?

Ответа папы я не слышала

- Да знают в комиссариате про все твои дела, - раздраженно продолжал Марсель. - Доказать не могут, это правда. Но когда-нибудь ты проколешься, Ник. Ты же под колпаком. С твоей - то семейкой. Знатной…

Марсель помолчал, потом начал совсем другим тоном, в голосе его слышалось сочувствие, и уже не было осуждения.

- Когда тебя сцапают, я бы не хотел заниматься твоим делом. Ты мне очень нравишься, Ник. Тебе надо завязывать и с делишками твоими и с кочевой жизнью. Осядь где-нибудь на побережье, хозяйство заведи. По выходным – катай в своё удовольствие туристов. Не жизнь – сказка. Девчонке твоей уже в школу пора. Мои близняшки, вот, второй год ходят, занимаются. И Гленна бы не скучала. На берегу: и магазины, и кино, и мороженое, и продукты какие хочешь. А у вас только рис да макароны. Девчонка твоя неделями других детей не видит. Вырастет дикой и неграмотной. Завязывай, Ник. Мой тебе совет.

Не знаю, что из этих советов послушал папа, только для моей жизни этот разговор оказался поворотным. На следующий день отец накупил книг, тетрадей и каждый день стал заниматься со мной. Уроки наши мне нравились. Не имея представления о школьной программе, отец по собственному плану обучал меня всему, что знал сам. История преподносилась мне, как волшебные сказки, география – воспоминаниями папы о своих приключениях в разных уголках мира, а математика – как занимательные задачки о нашей повседневной жизни. С английской грамматикой дело обстояло строже – меня учила мама, а она придерживалась традиционного взгляда на образование. Поэтому заниматься с папой было весело, а у мамы приходилось зубрить правила и ряд за рядом переписывать дикие крючочки и петельки, которые назывались буквами. Впрочем, когда я стала бегло читать сама, английская грамматика пошла лучше.

Постоянно живя в созвучии языков: итальянского, французского, испанского, греческого, английского и родного маминого, ирландского, я никак не могла определиться со «своим» языком. Даже у себя на «Нике» мы говорили на франко-английском, перемежая его испанскими ругательствами и ирландскими возгласами. Только по вечерам, когда родители по очереди укладывали меня спать и рассказывали сказки, я слышала чистую, без примесей, речь.

Папины рассказы были веселыми и бесхитростными. Это были истории про отважных людей и путешественниках, о богах и героях, о великих полководцах и простых моряках. Мамины сказки были волшебными и запутанными. Некоторые из них неожиданно обрывались, и мне приходилось пол ночи придумывать им другой конец. В этих сказках непременно были короли, гномы, гоблины и ведьмы. Однажды мама заговорила о русалках и водяных, но папа оборвал её рассказ.

- Подумай, Гленн, где мы живем! Ты хочешь, чтобы Софи боялась засыпать по ночам?

Папа был прав.

Однажды я прочитала легенду об осьминоге, который обвивал щупальцами корабли, ломал их и утаскивал на дно. Я плакала и вздрагивала всю ночь, прислушиваясь, не поднимается ли из глубин морское чудище. На следующее утро, папа повел нас в ближайший портовый ресторан и мы торжественно съели спрута, образ которого так мучил меня всю ночь. С тех пор морское чудовище представляется мне бездыханным мешком, политым соусом на серебряном блюде.

Вообще, все живые существа в моём представлении делились на еду и друзей. Когда мы готовили рыбу, папа говорил: «Всё справедливо. Сейчас мы едим их, а когда-нибудь они съедят нас.» С курицами тоже не было проблем. Много раз я глядела им в глаза, пытаясь понять, о чем они думают, но так и не получила ответа. Поэтому птицы были отправлены мной в разряд пищи. А вот остальные животные, млекопитающие… Коровы были добрыми и беззащитными. Они давали молоко, масло и сыр и кушать их мне казалось просто неприлично. А когда я узнала, что такое «телятина», то рыдала, и меня тошнило целую неделю. Мне представился мягонький нежный телёночек на тонких ножках, тёплый и беззащитный. Как его можно есть? Это всё равно, что есть младенчика.