Светлана Нилова - Безмятежность

Когда однажды мы побывали на ферме, я посмотрела всем животным в глаза и поняла, что никогда не смогу их есть. Даже туповатых баранов. Даже отвратительных свиней. После этого я устраивала истерику, если обнаруживала в своей тарелке мясо, пару раз меня даже вытошнило. Мама очень беспокоилась, не повредит ли мне отсутствие мяса, уговаривала, ругалась и даже водила к одному французскому доктору. Но доктор сам оказался приверженец вегетарианства, и мы с ним быстро нашли общий язык. С тех пор мама меня больше не донимала.

Папа относился ко мне более внимательно и серьезно, чем она. Никогда не заставлял меня есть то, что я не хотела. Закупками занимался тоже он. Постепенно мясо исчезло из наших корабельных запасов и больше уже не появлялось.

Сам папа раз в месяц сходил на берег «заниматься пьянством и пожиранием животных». Мама почему-то сильно переживала в эти дни. Я утешала её, чем могла:

- Мамочка, - говорила я, - не так много он и съест этих несчастных животных. Мы же всё равно будем любить его, правда?

И я каждый раз молилась и, совсем успокоенная, засыпала. Но мама всё равно, до поздней ночи сидела на палубе, вглядываясь в темноту. И успокаивалась только когда видела в темноте знакомый силуэт в белой одежде. Тогда она тихонько соскальзывала в каюту, забиралась ко мне в постель и притворялась, что давно уже спит.

Мои родители почти никогда не ссорились, хотя их темпераментные перепалки на разных языках вполне можно было принять за ссоры. Моя мама, Гленн, в детстве робкая и терпеливая, впитав жар южного солнца, обрела не только бронзовый загар, но силу и темперамент жительниц юга. Она заматывала свои медные волосы платком и так горячо торговалась, что на рынках, где мы покупали свежие овощи и фрукты, её всегда принимали за свою. Папа Ник, напротив, с годами стал более осторожным и спокойным. Он открывал для себя новую грань жизни и однажды сказал маме:

- Я бы никогда не поверил, если бы мне кто-то сказал, что заниматься с ребенком будет для меня такой радостью!

И всё же однажды я видела их размолвку. Это было страшно. Казалось, что мир рушится, как карточный домик. Не знаю, с чего началась перепалка, я в это время увлеченно играла с куклой, мастерила ей гамак, чтобы она, как и мы могла спокойно спать в жару или при сильной качке. И тут началась самая страшная буря во всей моей жизни. Мама была вся красная, взлохмаченная и говорила что-то непривычно быстро, мешая слова и переходя на визг. Папа говорил сквозь зубы, отрывисто и неприязненно и вдруг, начал вытаскивать мамины вещи и швырять их на берег острова, у которого мы швартовались. Мамины сандалии приземлились рядом с кнехтами, а платья не долетели и упали в воду между причалом и яхтой. Мама босиком пробежала по трапу на берег, подхватила сандалии, но одевать их не стала, а почему-то швырнула в папу. Один из них ударился о палубу, а другой упал в воду. Мама повернулась и пошла прочь от «Ники».

- Убирайся! Живи, как хочешь! - крикнул ей вслед папа, а мне вдруг совсем расхотелось жить. Такое горькое отчаянье охватило меня, что я, не понимая, что делаю, забралась на противоположный от пристани борт, прыгнула в воду и поплыла прочь из бухты в открытое море.

«Лучше я умру! Лучше я умру!» - повторяла я себе. Я уже хорошо умела плавать, но почему-то начала захлебываться. Может быть потому, что руки и ноги у меня сводило судорогой от нестерпимого горя. Я плохо держалась на поверхности, меня тянуло на дно. Но уже через мгновенье меня настиг папа. Он тоже прыгнул за борт.

- Софи, деточка, не пугай нас так!

- Я не хочу! Не хочу жить! - кричала я, пытаясь вырваться из его рук или хотя бы поднырнуть. Пока я барахталась, не заметила, как подплыла мама.

- Прости нас, Софи, пожалуйста!

Её лицо было совсем бледным и мокрым от воды. Я обмякла, закрыла глаза и заплакала. Папа плыл со мной на руках до самого пляжа, вынес на берег и долго потом баюкал, укрыв в теплым пледом, который принесла мама. Потом я проснулась уже ночью, в своей кровати, выскользнула на палубу и подглядела, как папа и мама, взявшись за руки, как маленькие дети, сидят на палубе и тихо-тихо о чем-то разговаривают. А потом они начали целоваться, и я окончательно успокоилась. Когда люди целуются, значит у них всё хорошо. Я всегда считала поцелуи чем-то сказочным, волшебным. Поцелуи снимают заклятья и развеивают злые чары. Они вдохновляют и оберегают. Если бы люди больше целовались, то им бы не хотелось воевать или соперничать.

Спустя годы, вспоминая своё детство, я поняла, что отношения моих родителей были нереально прекрасными. Они очень любили друг друга, часто целовались и вообще вели себя, как молодожены. Поэтому я думала, что обычно так и бывает: мужчина и женщина встречаются, сразу влюбляются, женятся и больше уже не расстаются. Никогда. И любят друг друга много-много лет так же сильно, как в первый день встречи.

Я жила – в сказке. И даже не представляла, что может быть иначе.

Сколько себя помню, со мной всегда происходили чудеса. Моих родителей это почему-то не удивляло. Они относились к магии буднично, словно это были природные явления, а я каждый раз изумлялась, восхищалась или наоборот – пугалась.

Однажды мы гуляли с родителями в горах Греции. Я бежала по горной тропинке, намного обогнав маму и папу. Вдруг, словно из скалы мне навстречу вышел старик в черной одежде и в черной шапке. Это был греческий монах. Я была девочка вежливая и прижалась к скале, пропуская его. Поравнявшись со мной, старик покачал головой и сказал громко, обращаясь к самому себе:

- Нет, нет! Эта выйдет замуж не по любви!

И его черные, развевающиеся на ходу одежды, коснулись меня.

Не знаю, почему я побежала вперед. Словно меня обожгло холодом. Я рванула так стремительно, что почти сразу стала задыхаться, остановилась и с опаской оглянулась. Никакого монаха позади меня не было. Куда он мог деться? Я посмотрела вниз. Может, он свалился? Но на склоне его тоже не было. Я подождала, пока меня нагонят родители.

- Вы видели здесь монаха? Ну, такого старика в черных одеждах. У него ещё борода и длинные лохматые волосы. Куда он делся?

Родители переглянулись.

- Нет, Софи, здесь никого не было.

- Может, вы не заметили, как он прошел мимо вас?

Папа с сомнением покачал головой.

- Тут и вдвоём сложно пройти, а уж втроём…

- Софи, доченька, он напугал тебя? – тормошила меня мама.

- Он мне сказал… - начала я и осеклась. На каком языке он говорил? Я не могла вспомнить. После я думала и думала про этого монаха. Греческая вера немного другая, может, раз я католичка, его слова ко мне не относятся?

Мне очень нравилось и в Греции, особенно на острове Сартори. Именно там мы жили на берегу, как обычные люди, пока нашу «Нику» ремонтировали в сухом доке. Мы бродили по набережной, как настоящие туристы и смотрели на море. С берега. Это было так непривычно!