Кармен Посадас - Прекрасная Отеро

Идти недалеко. Я уже не хожу на долгие прогулки по Променад-дез-Англэ, как несколько лет назад, когда некоторые туристы еще останавливались сфотографировать меня, не зная в точности, кто я такая: то ли состарившаяся актриса немого кино, то ли разорившаяся принцесса. Теперь же я довольствуюсь прогулкой на сто метров, отделяющих меня от «Тут-э-ля», чистого магазинчика готовой еды, принадлежащего месье Марселю Антрессанглю. Когда я в хорошем настроении, прогулка доставляет удовольствие и кажется такой же долгой и разнообразной, как тогда, когда я гуляла по набережной. Шажок за шагом, шажок за шагом: мир такой огромный или такой маленький, каким ты хочешь его представить. Сегодня, наверное, я куплю два яйца на ужин и немного хлеба – ничего больше. Завтра же, в субботу, возьму свое любимое блюдо: civet [15] Тушеное мясо (фр.). из кролика, который готовит père [16] Папаша (фр.). Марсель в выходные. Раньше я терпеть не могла кролика, но теперь научилась улучшать блюдо, покупаемое мной в «Тут-э-ля», добавляя к нему щепотку кориандра. Я вам настоятельно рекомендую попробовать: уверяю, с этой приправой оно напоминает зайчатину, которую готовил повар кайзера Вильгельма: кролик а-ля «Willy chéri», можно было бы его назвать. По-моему, неплохая идея.

Дорогой Вилли уже давно не занимает мои мысли. Я не вспоминала о нем часто даже в то глупое время, когда передо мной снова и снова, как на экране кинематографа, проносились годы моей славы. О его кузене, царе Николае, я, напротив, часто думала. Жаль его… Боюсь, Никки был плохим любовником, но он не заслужил такой жестокой участи.

– Bonjour, месье Антрессангль. Дайте мне, пожалуйста, два яйца и средний багет.

– Здравствуйте, мадемуазель, сейчас я вас обслужу. Я на мгновение забываю, что нахожусь в магазине папаши Марселя, потому что там, прислонившись к двери, стоит мужчина лет двадцати и смотрит на меня. Как странно, ведь он слишком молод, чтобы слышать хотя бы легенды обо мне. Но его глаза? Нет, нет, вряд ли это поклонник. Дорогая Лина, [17] Заметьте, что до этого момента чаще встречалось уменьшительное имя Нина (от Агустина), связанное с детством Отеро в Галисии. Теперь она будет фигурировать как Лина (сокращенное от имени Каролина) – так ее называли друзья и любовники во взрослом возрасте. – Примеч. авт. не обманывай себя. Должно быть, это репортер. Один из тех назойливых, помешанных, упрямых журналистов из неизвестно какой газеты.

– Сеньорита?…

Я не обращаю на нахала внимания и сосредоточиваю взгляд на толстых пальцах папаши Марселя, отдавая ему тщательно подсчитанные несколько франков. Потом выхожу из магазина, делая вид, что не замечаю того типа.

– Сеньорита, мадемуазель Отеро…

Притворяться глухими – привилегия стариков, к тому же очень удобная, потому что они, как правило, действительно ничего не слышат. Но этот нахал пытается взять меня под руку, чтобы помочь спуститься со ступеньки которую я знаю как свои пять пальцев. Я отказываюсь от его помощи с присущей мне грубостью. Сейчас, когда я могу разглядеть этого типа лучше, так как он стоит до неприличия близко, мне кажется, что он несколько похож на того юношу, фото которого так часто появляется сейчас в «Пари мач», как и мое в свое время. Как его зовут? Ах, да, Джонни Холлидэй, или Хэллидэй, что-то в этом роде. Черт возьми! Когда я читаю газеты, все эти персонажи кажутся мне одинаковыми. У моего преследователя нелепо длинные волосы, как у того артиста, такой же широкий блузон и длинные бакенбарды. Я продолжаю идти, будто не замечая его. Еще одна привилегия старости – возможность с достоинством изображать старческое слабоумие. У журналиста не хватит терпения – я уже от многих отвязалась подобным способом. Направляюсь домой через небольшую площадь напротив базилики Нотр-Дам и вдруг вижу – ну и ну! – там, на улице справа, другого типа, точную копию Джонни Холлидэя, разгружающего грузовик, а дальше – третьего (на этот раз брюнета), садящегося на огромный мотоцикл. Надеюсь, такое обилие Джонни Холлидэев – всего лишь мода, а не колдовство.

«По-видимому, это новый стиль апаш, [18] Так в начале XX века называли людей без определенных занятий или городских преступников-бродяг. См. комментарии в главе «Париж глазами Пио Барохи». – Примеч. авт. Лина, дорогая, – говорю я себе и добавляю: – Plus ca change plus c'est la тете chose [19] Новое – это всего лишь хорошо забытое старое. ». Так говорю всегда, когда наблюдаю особенности этого времени, мне уже не принадлежащего. Если бы у меня так сильно не болели ноги, следовало бы отважиться и пойти дальше – по другим улицам, чтобы посмотреть, как изменяется мир. Я всегда была любопытна. Оборачиваюсь: где же журналист? Он уже не идет за мной. Что ж, тем лучше. Современные журналисты легко сдаются, не то что прежние, которые были готовы следовать за мной до самого ада. Но я прекрасно знаю, с чем это связано. Дело не только в том, что моя слава поблекла с годами. Есть и другая причина – легенда о моем замкнутом характере, которую я сама создавала с того времени, как поселилась в этом квартале. «Белла Отеро? – скажет вам булочница или хозяин ресторанчика на углу, да и любой из моих соседей, которого спросят обо мне. – Она почти не показывается, бедность сделала ее нелюдимой».

А другие соседи, чаще всего женщины, обычно добавляют, вытирая, как Пилат, руки о передник: «О, ею уже никто не интересуется, месье… столько спеси и жеманства… Представьте себе, она пытается убедить нас, что до сих пор что-то собой представляет, но в действительности ее вот уже много лет никто не навещает. Она живет там, на рю Де Англетер, в жалкой комнатке под номером 26, среди остатков былого великолепия. Попытайтесь подняться к ней, если хотите, но я готова поспорить на десять франков, что она откажется вас принять, сославшись на свидание с поклонником – герцогом, графом или каким-нибудь аристократом… Бедная помешанная старуха. Эта мания величия могла бы раздражать, если бы Отеро не выглядела такой жалкой. Знаете что? Еще несколько лет назад она каждый вечер заказывала себе из магазина поблизости ужин на двух персон, пытаясь заставить нас поверить, что Белла Отеро ждет поклонника. Теперь же, чтобы побаловать себя, она лишь изредка покупает полбутылки шампанского. Грустно правда?…» И женщина снова вытирает красные руки о передник, надеясь, что журналист сфотографирует ее и поместит снимок в газете с подписью: «Соседка рассказывает нам о печальной старости одной из богатейших женщин мира, которую игра довела до нищеты».

Однако уже давно ничего подобного не происходит. Никто не досаждает соседям с просьбами рассказать что-нибудь обо мне. Прошло слишком много времени, и никому не интересны россказни о бывшей мультимиллионерше, тратящей последние франки на полбутылки шампанского. Тем лучше. Я не нуждаюсь в журналистах, потому что не хочу рассказывать о моей теперешней жизни. Когда я приняла последнего? Помню одного из «Пари мач», появившегося в 1954-м, больше десяти лет назад. Я позволила ему сфотографировать меня перед «Негреско», потому что тогда имела довольно приличный каракулевый воротник и красивую фетровую шляпу. С кем еще виделась? Ах да, с неким Антонио Олано, назвавшимся журналистом и моим земляком (неужели этот человек не понимал, что меньше всего удовольствия мне мог доставить визит галисийского журналиста?). А потом, позже, наверное, в 1959-м, приходил, помню, еще один. У него был приятный голос, мы говорили по-французски, хотя он был испанцем. Зеленые, очень выразительные глаза. Его звали Оливерас. Мне понравилось разговаривать с ним. Я даже пригласила его подняться ко мне домой – поддавшись глупому порыву, в котором теперь раскаиваюсь. Я села на кровать (я украшаю ее симпатичными подушками, чтобы днем она служила диваном), а он уселся на стульчик, слишком маленький для его длинных ног. Несмотря на столь неудобную позу – он походил на внимательную борзую собаку, – Оливерас чрезвычайно любезно выслушал все мои выдумки. «Прошу меня извинить, – сказала я журналисту после того, как показала ему свой альбом с вырезками (моя комнатка была не убрана в тот день, и мне не хотелось давать ему время присмотреться к деталям)… – Прошу извинить, но один мой поклонник ждет меня сейчас в казино. Хотя этому никто не верит, но я очень богата, и когда-нибудь это откроется. После смерти Беллы Отеро все откроется».