Зэди Смит - Собиратель автографов

— Это все на самом деле, — заверил Алекс Ли. — А теперь, джентльмены, если вы меня простите…

— Прощаем, прощаем, — затараторил рабби Дарвик, наклоняясь и снова проводя рукой по шкафу. — Если не можешь помочь, то хоть не мешай!

— Если ты не с нами, ты против нас! — заявил рабби Грин.

— Ладно-ладно, — вставил Рубинфайн. — Может, ты перестанешь углубляться в то, чего нисколько не понимаешь? Может быть. И может, я увижу тебя в субботу. Нам надо серьезно поговорить, Алекс. И может, удастся побеседовать о многом. Однако «может» — слово для людей, Алекс. «Может» — для Маунтджоя. Но по велению Господа никто из людей говорить «может» не должен.

— Да, — согласился Алекс. — О’кей.

— Слова «может» в его лексиконе нет.

— Отлично, — бросил Алекс. — Заметано.

— И, Алекс, если ты…

У Алекса челюсти свело судорогой, до того его достал Рубинфайн, потребовалось усилие, чтобы их разжать.

— Если что, ребе?

— Если у тебя будет Форд — вспомни обо мне.

У дверей расположился старик, от которого дурно пахло. Он пытался принять бравый вид, но получалось не очень. Прямо под табличкой «Принимать пищу запрещается» двое школьников уминали что-то за обе щеки. В конце вагона три женщины в одинаковых ярких куртках делились воспоминаниями о прошедшем уикэнде. Как бы между прочим они все время поводили грудями и бедрами, прекрасно зная о собственной привлекательности. Иногда их разбирал хохот, и они повисали на ремнях, за которые держались для равновесия, и всем своим видом демонстрировали, как им весело. Алекс подумал, что они друг друга недолюбливают.

Вздохнув, он достал свою бутыль и глотнул из нее. От острого запаха его прошибла слеза. Разодетая как на концерт женщина справа, вместо того чтобы попросить его закупорить бутылку, по-гойски засуетилась: посмотрела на часы, заерзала, потом слегка зевнула, подогнула под себя ноги, встала с сиденья и на следующей станции вышла из вагона. Через полминуты она оказалась в соседнем вагоне, зажатая между каким-то толстяком и монахиней с таким одухотворенным лицом, что Алекс неожиданно для себя был им глубоко тронут. Поезд остановился в туннеле под землей. В этот момент у Алекса зазвонил мобильник. И он, не задумавшись ни на секунду, ответил.

— Я насчет тех галлюцинаций, — строго проговорил Джозеф. — Если ты не возьмешь себя в руки, дело примет очень нехороший оборот.

Алекс ясно представил себе его в этот момент. Он бывал у Джозефа, видел его в кабинке на работе. В зале, где было пятьсот одинаковых кабинок, та, что занимал Джозеф, выделялась отсутствием чего-то личного. Ни фотографий, ни флажков, ни распечатанных на принтере шуточек. Только аккуратно упакованный Клейн, его начищенные ботинки, его портативный компьютер, его телефон с микрофоном и наушниками. Всегда одет с иголочки, всегда при галстуке. Один из немногих, кто появляется на рабочем месте без четверти девять. Слегка наклонился вперед, оба локтя на столе, пальцы рук сцеплены и напоминают крышу церкви. А лоб прижат к ее шпилю.

— Джо, я в поезде.

— Да-да. А я — на работе.

— Мы застряли между станциями.

— Алекс, у меня другой звонок. Мне надо ответить.

— Джозеф, пожалуйста, не держи меня на линии. У меня опухоль вырастет от трубки.

— Нам надо серьезно поговорить.

— Со мной сегодня все хотят серьезно поговорить.

— Прошу прощения, мне надо ответить — а ты пока послушай музыку. Звонит другой телефон. Подожди на линии, пожалуйста. Алло? Страховая компания «Хеллер».

Джозеф работал в «Хеллер» после окончания колледжа, и Алекса это обстоятельство угнетало гораздо сильнее, чем самого Джозефа. В мирке «Хеллер» принцип неопределенности Гейзенберга, как понимал Алекс, подвергся опасной коррекции: там царил жесткий порядок. Следствие всегда имело причину. И кому-то всегда приходилось за нее платить. Если человек спотыкался, хотя бы просто идя по улице, или выливал на себя чашку горячего кофе, его призывали позвонить по последнему в рекламном объявлении номеру, с тем чтобы страховая компания «Хеллер» подала иск в суд, следуя принципу «не выиграешь дело — ничего не получишь», а небольшой гонорар за хлопоты брала при любом исходе. По мнению сотрудников «Хеллер», никаких серьезных несчастий с человеком вообще случиться не могло. Разве что ножом порежется. И стоило Джозефу заговорить о своей работе, как Алекса подмывало самому себе нанести рану, да поглубже.

«О, какой же он ленивый… О, какой же он красивый…» — пела трубка.

Алекс скоро устал прижимать мобильник подбородком к уху. Он засмотрелся на самую молодую из трех хохотушек в куртках, представляя ее раздетой и принимающей соблазнительные позы на кровати. Вдоволь помечтать ему помешала трубка: «Ава Гарднер исполняет композицию „Эта безответная любовь“ из фильма „Плавучий театр“».

На взгляд Алекса, работа Джозефа в «Хеллер» имела одно неоспоримое преимущество: самому Джозефу не суждено было узнать, каково это — связаться с его страховой компанией.

Когда песня закончилась, а потом началась сначала, Алекс вспомнил высказывание своего любимого — единственного — поэта. Кто позволил этим жабам называть работой сидение на корточках с утра до вечера? Джозефу следовало стать истинным Собирателем. Он был рожден для этого. Дотошный, все схватывает на лету. А еще он увлекающийся, преданный своему делу. Обладает качествами коллекционера и торговца. В мальчишеском возрасте Джозеф просто заражал всех своим энтузиазмом, Алекс подхватил этот вирус и носил в себе до сих пор. В пятнадцать лет начал торговать автографами, а в двадцать это стало его бизнесом. Но Джозеф, словно находясь под заклятием отца, так и не улучил момента, чтобы сделать на хобби карьеру. Проявил малодушие, решил Алекс, и им же объяснял напряженность в их отношениях. Алекс думал, что Джозеф им недоволен, и сам обижался на Джозефа за это недовольство. Ни один из них об этих обидах, настоящих или вымышленных, не заговаривал. И оба чувствовали неловкость. Все по формуле медленного умирания дружбы, а сказанное выше — ее математика.

— Алекс?

— Я еще здесь.

— Что там за музыка? Нравится? Вивальди?

— Нет. Попса. Дешевка. Не держи меня больше на линии, приятель. И в первый раз еле вынес.