Павел Сутин - 9 дней

— Да ладно? — изумленно сказал Паташон и посмотрел в сторону скрытой сумраком стены. — Ни хера себе!

— Врача бы, — сказал Шевелев. — Он поморозился.

— Я врач, — сказал мужчина с плоским азиатским лицом. — Посвети.

Они влезли в палатку, Шевелев включил фонарик. Врач расстегнул спальник и взял Гариваса за запястье.

— Как себя чувствуете? — громко спросил он. — Дышать не трудно? Руки-ноги чувствуете?

— Все хорошо… — прошептал Гаривас, стуча зубами. — Спасибо… Спать буду… Спасибо…

Кемеровчанин задрал на Гаривасе свитер, приложил ухо к груди. Потом перевернул Гариваса на спину, опять послушал и сказал:

— Вроде все спокойно. Жара нет, дыхание свободное, чистое. Пульс хорошего наполнения, ритмичный. Лицо поморозил, да. Солкосерил есть?

— Уже помазал.

— Помазанник, значит, — сказал снаружи Пат. — Повезло вам, москвичи.

Шевелев и врач вылезли из палатки.

— Чай будете? — спросил Шевелев.

— Давай попьем, раз все обошлось, — сказал Пат.

Кемеровчане сняли снарягу, сели. Шевелев достал кружки, разлил чай.

— Так ты его у стены встретил? — спросил Пат.

— Ну.

— Слушай, а чего он там провисел-то тогда всю ночь? — удивленно сказал Паташон. — Получается, что всю ночь провисел — а только под утро стал дюльферять?

— Не знаю. — Шевелев грел руки о кружку. — Не выяснял.

Его отпустило . Он чуть с ума не сошел за эту ночь. Человек он был сдержанный, но фантазию имел живую. За эту ночь он не раз представлял, как после спасработ и всех формальностей повезет тело Гариваса из Бийска в Москву.

— Интересный у тебя товарищ. — Пат шумно втянул чай. — Морозился там всю ночь, морозился — а потом в темноте же и спустился… Чего ж он сразу не дюльфернул, раз мог?

— Не знаю, — сказал Шевелев. — Может, ждал, пока ветер стихнет. А может, злость копил. Ребята, вы извините, я сейчас очень хуево соображаю.

— Интересный у тебя товарищ, — повторил Пат.

— У меня живой товарищ, — тихо сказал Шевелев, — я без претензий.

— Я был рад до усеру, что Вова спустился, и все обошлось. А потом подумал: действительно, странно. Всю ночь висел на стене, терял силы… И все-таки спустился — в темноте, помороженный.

— А он рассказал, как спускался?

— Нет. Проспал до вечера. Потом поел супчика и опять залег.

Шевелев подлил чаю себе и Бравику.

— На следующее утро я поднялся к тому месту, где он ночевал. Вынул спиты, веревки собрал.

В расщелинах сочился влагой посеревший снег. Шевелев поднимался к месту, где Гаривас схватил холодную. Шел он быстро, по всему маршруту были пробиты крючья. Он прошел монолит, полку в обход жандарма, увидел шлямбуры, пристегнул к нижнему карабин и, отдыхая, повис. Со стены открывался вид изумительной красоты. Слепило солнце, по ярко-голубому небу уходила на запад вереница облаков. Шевелев прижал ладонь к скале и закрыл глаза.

Исчезли солнце, теплый ветерок, сухой камень стены.

Сек снег, хлестал ледяной ветер, репшнуры уходили вниз, в густую тьму.

Шевелев поежился, открыл глаза и потер лицо. Вокруг него были хрустальный воздух ущелья, нагретая солнцем скала в блекло-оранжевых пятнышках лишайника и редкие пушистые облака. Со стены как на ладони просматривались лагерь и палатки кемеровчан. Шевелев достал из кармана монокуляр и навел на лагерь. Там, спиной к склону, сидел на валуне Гаривас и бросал в реку камешки.

— Что он там передумал на стене, когда его било-колотило при минус двадцати, одному богу известно. Может, минуты считал. А может, с Витькой прощался. Как он нашел силы спуститься в темноте? Он не говорил, я спрашивать не стал. Мы вечером собирали бутор, он все молчал, молчал, а потом отошел в сторонку и стал камешки в реку бросать… Долго бросал. Лицо от меня прятал.

Шевелев засунул в рюкзак бухту репшнура и поднял голову. Гаривас стоял метрах в десяти от палатки и глядел на бурлящую реку.

— Вова, может коньячку?

Гаривас не ответил.

— Ему так худо было, что в него коньяк не лез.

— А почему, собственно, худо? Ведь все обошлось. Он немного поморозил лицо, но все обошлось. Почему он так раскис?

— Выбирай слова. Вова не раскис. Его подломило . Ты повиси десять часов на стене при минус двадцати в гортексе на тонкий свитер — я на тебя просмотрю.

Шевелев допил чай и сгорбился на пуфике, уперев локти в колени.

— У меня есть товарищ, Коля Литовцев, — сказал он. — В девяносто девятом он сильно поломался на Чегете. Три раза оперировали, был остеомиелит, Колька полгода ходил с аппаратом Илизарова. Но в конце концов восстановился. Ну, там — боли на погоду и после нагрузок… Но физически он восстановился полностью. До травмы он катался на лыжах лет пятнадцать, и любил это дело больше, чем жену. В Терскол ездил три раза за сезон. Так вот, физически он восстановился, а кататься перестал. Подломило .

— Вот такая история, — сказал Бравик.

— Интересное дело… — Гена свернул с Нахимовского на развязку к Варшавке. — Ты можешь мне сказать, почему Шевелев знает про Гариваса такие вещи, а мы нет?

— Он был там с ним — вот и знает.

— Мы дружили с Вовкой двадцать шесть лет. А он не рассказал нам, как чуть не погиб.

— Ты обижаешься на него, что ли?

— Вроде того, — признался Гена.

— У него была одна очень симпатичная мне черта: он делился только хорошим. Все плохое он оставлял при себе.

Ольга набрала сестру и сказала:

— Ленка, справку Вите напишут. Я вот подумала: а не нужно справку о прививках?

Лена ответила: нет, только обычную справку о том, что не противопоказаны занятия в плавательном бассейне.

— Но ты мне еще раз скажи: тебе все это не в тягость будет?

— Что ты глупости какие-то несешь, — сказала Лена. — Ну когда это мне Витюшка был в тягость?

— Тебе нужно по-человечески отдохнуть. Поэтому я спрашиваю.

— Все, хватит об этом, Оль, — сказала Лена. — У Витюшки отца не стало, а ты манерничаешь. Я все-таки твоя сестра, не говори глупости.

— Спасибо тебе. — Ольга вздохнула. — Я сейчас брать отпуск не могу, а Витьку надо обязательно увезти из Москвы. Чтоб были новые впечатления, чтоб поменьше вспоминал Вову.

— Оль, я все понимаю, не дура, — сказала Лена. — А Аркадий просто в восторге.

— Аркаша не возражает? Правда?

Лена засмеялась.

— Аркадий? Да он целый план составил: и в поход они пойдут, и под парусом, и рыбалка, и сто тысяч приключений.

— Ну ладно, — сказала Ольга. — Я тебе еще позвоню.

Она положила трубку.

— Ма! — позвал Витя из детской. — Бравик приедет, да?

— Не Бравик, а дядя Бравик, — громко сказала Ольга. — Откуда знаешь, что он приедет?