Павел Сутин - 9 дней

— Я знаю, Бравик. Я вела себя по-дурацки, когда мы разводились… Навыдумывала бог знает чего.

К ним подошел Милютин.

— Оль, мы с Юлькой поедем. Тебя отвезти?

— А тебе по пути? Я к родителям, на Преображенку.

— Да куда угодно.

Милютины перецеловались со всеми, Сережа прихватил Гену за шею, обнял, сказал, дыша водкой в ухо:

— Увидимся.

Юля обняла Лободу, потом Бравика, Никона, и сказала:

— Памятник будем ставить. Надо, чтоб простой обелиск из черного камня.

— Юльк, разберемся… — Милютин за локоть оттянул жену от Никона. — Еще будет время.

Милютины вышли на лестничную площадку. Марина клюнула Ольгу в щеку, погладила по волосам и сказала:

— Я тебе позвоню завтра, а в выходные подъеду.

Никон спросил Бравика:

— Хочешь его фотки скачать?

— Да. Еще хочу познакомить Ольгу с Ковалевым.

— С кем?

— Юрист. — Бравик сел к журнальному столику. — Опытный юрист.

Никон налил водку, подал рюмку Бравику. Тот понюхал, сделал маленький глоток и поставил рюмку на столик.

— Ему можно доверять. — Бравик взял сигарету. — Дай зажигалку.

Никон поднес огонь, Бравик прикурил и сказал:

— Он прекрасно знает все нюансы.

— Ты про квартиру?

— Да.

— Твой больной?

— Жену его оперировал осенью. Он много лет проработал в прокуратуре, порядочный человек, здравый. Вовка за квартиру до конца не расплатился. Там все может повернуться по-разному. А квартира должна отойти Вите при любых обстоятельствах.

— Разумно, — сказал Никон.

Марина уложила Катю спать в комнате Васена, Гена заварил чай, потом Никон вызвал такси, они с Бравиком спустились к подъезду. Остро пахло тополиными почками, из окна второго этажа неслось: «Ле-е-ето, ах, ле-ето! Лето звездное, громче пой!..»

— Черт… — Бравик похлопал по карманам. — Вот растяпа…

— Забыл что-то?

— Футляр от очков.

— Поднимись.

— Ладно, в другой раз.

— Позвони Генке, он вынесет.

Бравик вынул из кармана телефон, нажал кнопку, на дисплее высветилось «контакты». Бравик нажал два раза, поднес телефон к уху. Слышались длинные гудки, ответа не было. Бравик посмотрел на дисплей и сжал губы. Над строчкой Гена, дом. была строчка Гаривас, сот. Бравик по ошибке набрал Гариваса.

— Не отвечает? — спросил Никон. — Не слышит, наверное. Позвони на городской.

Из-за угла выехал «рено» со светящимся коробом на крыше.

— Потом заберу, — сказал Бравик.

Когда свернули с Балаклавки на Чертановскую, Бравик спросил:

— Никон, а что стало с вещами?

— Вам к Битце потом? — сказал таксист.

— Да. Одного сейчас высаживаем вон там, за светофором. А потом, пожалуйста, опять на Балаклавку. А его, — Никон кивнул на Худого, — в Ясенево, на Тарусскую.

— Лобода что-нибудь говорил про Вовкины вещи? — сказал Бравик.

— У вас курить можно? — спросил таксиста Худой.

— Кури, — разрешил таксист.

— Не было никаких вещей, — сказал Бравику Никон. — Салон весь выгорел.

— Вот сволочи… — зло сказал Бравик. — Мародеры паскудные. Ублюдки.

— Ты чего?

— Какой-то гад спер его телефон. — Бравик тронул Худого за плечо. — Дай дернуть.

Худой, не оборачиваясь, подал сигарету, Бравик затянулся и вернул. Машина встала за светофором.

— До завтра, — сказал Бравик и открыл дверь.

— Давай, — сказал Никон.

— Пока. — Худой протянул Бравику полупустую пачку «Мальборо». — Бери, у меня еще есть.

Через несколько минут Бравик сел на скамейку возле своего подъезда, порылся в карманах плаща, вынул телефон и посмотрел «исходящие». Последним был «Гаривас. сот». Бравик вызвал его и услышал: «This number is switched off. Please call later».

«Вынули симку, сволочи», — подумал он.

В пять часов Бравик вышел из вестибюля «Спортивной». Капал мелкий дождь. Бравик достал из кармана плаща берет, надел и зашагал к Усачевке. Он зашел в один из подъездов, поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыла Ольга.

— Здравствуй, Оль, — сказал Бравик и вытер подошвы о половичок.

— Здравствуй, Бравик. Проходи. Там дождь?

— Да, моросит.

— Чаю выпьешь?

— Нет, спасибо.

Бравик снял ботинки, надел тапочки и прошел в комнату, обставленную просто и небрежно: письменный стол с двумя тумбами, кресло, журнальный столик с массивным основанием и грубой, искусственно состаренной столешницей, стеллажи с книгами, виниловыми дисками и проигрывателем «Филипс», самодельные полки из ошкуренных проморенных досок с коричневыми пятнами сучков. Всюду — на полках, столе, подоконнике — стояли оплавленные свечами бутылки из-под скотча. Над притолокой висел запаянный в пластик сувенирный плакат с панорамой Манхэттена.

В комнате еще не было ни штор, ни мебели, на грязных обоях светлели прямоугольники от прежних шкафов и картин, и желтые разводы после протечек с верхнего этажа. Из обстановки был только письменный стол, заваленный виниловыми дисками, на полу громоздились картонные коробки с книгами и полиэтиленовые мешки с одеждой.

Гаривас взял со стола плакат и приложил над притолокой.

— Вот сюда мы его, — сказал он. — Самое ему тут место.

— Холодильник купил? — спросил Бравик.

— Все бы тебе холодильники. Это, толстый, мещанство, вещизм. Помнишь, как Табаков мебель шашкой рубал? Хорошее было время, искреннее… А «Старый Новый год» помнишь?

— Папа этот фильм любит. Так ты купил холодильник?

— Не о холодильниках сейчас надо думать, а о глобальной концепции интерьера.

— Сколько тебе расплачиваться?

— Три года. — Гаривас сел на коробку с книгами. — Три гребаных года. Да это ерунда, люди по десять лет платят.

Гаривас с Ольгой развелись год тому назад. Все это время Гаривас снимал однокомнатную квартиру на Беговой, а две недели назад продал свои акции «Времени и мира», на недостающую сумму взял кредит и позавчера въехал сюда. Квартира была запущенная, несуразная, ванная комната сообщалась с крохотной узкой кухней.

— Что за плакат? — спросил Бравик.

Плакат был красивый. Солнце, встававшее над Upper New York Bay, золотило небоскребы и арки Бруклинского моста.

— Это мне Женька Флейшман привезла в две тысячи третьем. — Гаривас, склонив голову к плечу, смотрел на плакат. — Двадцать восемь звонков из разных автоматов… Господи, двадцать восемь…

— Ты бредишь, что ли? — сказал Бравик.

В ряду странностей Гариваса манера разговаривать с самим собой занимала особое место.

Гаривас отложил плакат и достал из стола бутылку «Катти Сарк».

— Выпьем за переезд. — Он свинтил крышку и глотнул из горла. — У меня есть недвижимость. Я буржуазен.

— Чего ты среди бела дня?

— Давай, мамочка. — Гаривас протянул бутылку. — За переезд.

Бравик сел за письменный стол и раскрыл черный «Acer».