Эльмира Нетесова - Забытые смертью

Но Ваське было не до смеха. Он уставал так, что па ужин сил не оставалось. Какой чифир? Едва успевал отмыться от чешуи и валился на раскладушку до утра, даже на другой бок не поворачивался.

Фелисада жалела Ваську. Малорослый, он походил на мальчишку-подростка, состарившегося раньше времени.

Баба замечала, как курил этот человек. Взгляд его будто замерзал на чем-то. И мелко-мелко дрожали пальцы рук.

Что вспоминалось ему, о чем он думал? Неужели и этого, совсем крохотного мужика, не обошла судьба лихом? Но если бы все в жизни сложилось гладко, не оказался бы Васек в тайге.

Фелисада, сама не зная почему, больше всех его жалела, хотя не знала о нем ничего.

К бабе здесь, на деляне, относились все одинаково. Иногда кто-либо из лесорубов вспоминал, что средь них баба имеется, и приносил из тайги красивую чагу, которую прибивали вместо картины на стену теплушки.

Однажды, возвращаясь с работы в сумерках, мужики решили пошутить. Да и повод был. Нашли в тайге лосиные рога. И, стукнувшись в стену теплушки, подождали, пока Фелисада дверь откроет. Едва она выглянула, приметила вылезающие из-за угла рога. Казалось, лось чесался об угол теплушки. И вот-вот снесет печную трубу, выведенную именно в этот угол.

— Пошел вон, козел! Ишь, нашел, где блох трясти, вшивый черт! — Схватила баба веник и бросилась за угол. Оттуда хохот грохнул.

— А мы думали, что ругаться не умеешь. Теперь все о тебе знаем! И козлы, и блохатые, и вшивые черти! — смеялся одноглазый Леха и, протягивая бабе рога, сказал, давясь смехом: — Возьми на вешалку в теплушку.

После ужина повесили их. Теперь мужики не вваливались в палатку толпой, как прежде. Научились мыть сапоги, у входа для этого бочку вкопали в землю. В ней вода.

Не курили, развалясь на раскладушках. Чистые простыни и наволочки не хотели пачкать. А Фелисада и до одеял добралась. Все повыстирала и повысушила к зиме. Уговорила утеплить палатку. И ее послушались. Опилками, досками, дерном обложили. Настелили деревянный пол. И уже в первую же ночь почувствовали большую разницу между днем вчерашним и сегодняшним.

Тихо, незаметно вошла Фелисада в жизнь бригады и постепенно меняла в ней привычный уклад.

Лишь на пятой неделе жизни получила баба первую получку. Она и не знала, что оформил ее Никитин, с согласия всей бригады, не поваром, а сучкорубом. Потому заработок бабы был не ниже, чем у мужиков.

Женщина смотрела на деньги радостно и растерянно. В колхозе за них, не разгибаясь, год работать надо. Учителю — почти полгода. А ей за месяц столько заплатили, — покраснела она от радости.

Теперь мыла можно купить, туалетного. Сколько хочешь. И порошка стирального. И прищепок для белья, — торопясь, стала перечислять.

Еще чего? А ну, мужики! Скинулись живо! Не хватало нам на ее шею сесть! Со своей получки купи что-нибудь из одежды. Баба все же. Завтра с Килькой в село поедешь. Там в магазине все, что нужно, имеется. За полдня управитесь, — сказал Никитин. И, составив список предстоящих покупок, подсчитал все: собрал с каждого по полсотне. Передал деньги и список Фелисаде.

— А зачем хлеб покупать? Я сама напеку, — глянула в список баба.

— Муку к зиме приберечь надо. Тогда ее сюда трудно привезти.

— А чай зачем? Давно уж на травах вам заварку делаю. На всю зиму напасла. К чему деньги изводить? — ахнула Фелисада.

— Нужно! — глянув на Ваську, оборвал бригадир сухо.

Фелисада не стала читать дальше. Вложила свою полсотню к мужичьим. И пошла готовиться к завтрашнему дню. Путь предстоял неблизкий. На моторной лодке по Алдану пройти сотню километров — дело нелегкое. А тут и холода наступили. Снег уже с неделю грозит лечь намертво. Ночами в тайге такая стужа — зайцу в своей шубе на месте не усидеть. Человека и подавно до костей прохватывает холодом. Фелисада телогрейку ближе к печке повесила, чтоб просохла получше да тепла набралась. Сапоги с портянками над трубой пристроила. Путь не близкий. Ноги сберечь надо.

Баба постирала единственную кофту, юбку — не хотелось показываться в магазине грязной кикиморой. Баба помылась из таза. И, укутавшись в простыню, ждала, когда одежда высохнет. Внезапно в дверь постучали. Фелисада, укрывшись одеялом, крикнула:

— Входите!

В теплушку, протолкнув впереди себя большой узел, вошел Вася.

— Тут вот мужики тебе передали. Кое-что. В дорогу. Чтоб не замерзла. Им оно не скоро понадобится. Лежит без дела. А тебе без этого не выйти. Завтра надень. Велели, — положил узел на лавку и спросил: — А ты чего так рано спать легла? Тебя в палатке на чай ждут. Сама приучила. Теперь вставай! — Но, увидев выстиранную одежду, понял все. Указал на узел: — Здесь целый гардероб тебе. Что подойдет, понравится, то и твое.

К вечернему чаю Фелисада приноровила мужиков сразу. За ним обсуждался прошедший день, намечался завтрашний. За чаем отдыхали, случалось, шутили, рассказывали и анекдоты, вспоминали прошлое и недавнее.

Так узнала женщина историю Васи. За столом о ней лишь обмолвились. Мол, крепко влип мужик. Чуть не посадила его жена-потаскуха. Застал он суку с хахалем. Ну и вкинул ей не скупясь. Да так, что и соседи не могли отличить, где у бабы голова, а где жопа. Вся синяя, распухшая, прибежала она в милицию, чтоб мужика наказали за мордобой и дурную славу, которая о ней по селу пошла. Милиция и рада… Но тут, на счастье, Никитин появился. Узнал, в чем дело, сгреб мужика под мышку и в лодку уволок. Увез в тайгу из-под носа участкового. Тот не стал искать. Боялся в тайгу сунуться. А Вася через полгода заявление на развод подал. К тому времени все село забыло, что случилось в день его исчезновения. Успела опомниться и жена. Но как ни упрашивала, не вернулся к ней Василий. Ни копейки денег не дал, не забрал из дома ни одной рубахи. Даже на порог не ступил. Ушел с решением суда о разводе и после этого никогда в селе не показывался.

Он возненавидел весь бабий род. Считал его виновным во всех земных бедах. И клялся всей тайге, что он себе скорее яйца откусит собственными зубами, чем решит жениться во второй раз.

Но к Фелисаде Вася относился особо. Он словно забыл, что она тоже женщина. И нередко приходил в теплушку — скоротать час, другой. Порой, ни словом не обмолвясь, грел душу рядом с человеком, которого признал сразу.

Фелисада часто забывала о нем. Он умел оставаться неприметным. Она подсовывала ему варенье, горячую лепешку к чаю, когда он засиживался у нее дотемна. И все вздыхала, что даже малого человека не обошла большая беда.

Обо всех понемногу узнала Фелисада. И только Килька оставался тайной за семью печатями. Он не упускал случая подтрунить над нею, пройтись огульно в адрес баб такими словами, что с елок иголки от стыда осыпались. И при этом он даже не оглядывался на повариху, искренне считая, что и она не лучше прочих.