Дэнни Шейнман - Квантовая теория любви

Лео мог выскочить из комнаты, но он остался сидеть на диване. Она пересела к нему.

— Лео, ты меня унижаешь. Позволь мне помочь тебе.

Она взяла его ладонь, положила себе на грудь. Лео ощутил упругость набухшего соска, почувствовал, как приливает кровь к паху. Он больше не сопротивлялся. Утешительный секс, не более, и нет никаких причин отказываться от него.

Поначалу миссис Хардман пребывала в благостном расположении духа. Мягкая, доступная, легкая в общении, нетребовательная — ей не нужно много. Оргазм и толика власти над молодым любовником. Но первые острые ощущения прошли, уступив место чувству вины и сомнениям.

Связь с Лео безжалостно высветила всю пустоту и бессмысленность ее брака и собственную ненужность.

К тому же их связь подчинена строгому распорядку, составлен график свиданий, выработаны четкие правила. Удобнее всего, когда старший уже в школе, а младшая еще спит. Результат один: недели бегут, и их встречи делаются все менее содержательными. Они больше не болтают за чаем на кухне, она даже не просит его помочь по хозяйству. Одна лишь физиология. В их отношения проникает агрессия, секс становится все более жестким. По ночам Лео снится всякая дрянь: содранная кожа, вывороченные конечности, истекающие соком половые органы. Во сне Кэт является к нему в образе дьявола, пьет его кровь, рвет внутренности, выедает душу, порождает ненависть к самому себе.

Эта ненависть оставалась с ним и наяву.

Если любовь порождает любовь, то секс влечет за собой лишь секс. И если любовь трудна, то секс легок — пока он не отравлен ненавистью. Тогда секс превращается в войну. А война — это всегда насилие, победитель и побежденный. И завоеватели, перед тем как под фанфары вернуться домой, щедро орошают своим семенем землю врага, чтобы у ненависти было продолжение. Но самые изощренные войны разворачиваются в спальнях, где два тела сплетаются во взаимном презрении и терзают друг друга, пока всякое чувство окончательно не умрет, а душа не отправится в свободный полет, не вынеся соседства с плотью. Именно это и произошло с Лео. Его душа словно парила отдельно от него самого, тогда как тело снова и снова требовало секса. И они трахались — в каждой комнате, кусая друг друга, царапая, ударяясь о мебель, радуясь боли. И пусть Лео чувствовал себя зомби, винил он только себя: ведь он не сопротивлялся, более того, ему все это нравилось.

Дни проходили как в угаре, пока не настало второе апреля. Годовщина смерти Элени. Тем утром Лео не спешил вылезать из кровати. Он слышал, как Кэт наверху баюкает дочь. Еще чуть-чуть — и дверь распахнется.

Лео накрылся одеялом с головой и застонал. Внутренности сплелись узлом в ожидании неизбежного, и оно не заставило себя ждать — одеяло с него сорвали резким движением. Наверное, это было самое жалкое восстание в истории, вылившееся в сиплый шепот:

— Прекрати. Нам надо остановиться. С меня хватит.

В глубине души она была с ним согласна. Ее связь с Лео, точно раковая опухоль, разъедала семейную жизнь. У нее явно наступило привыкание к наркотику. Вот только наркотик взбунтовался первый. Да, она снова почувствовала себя женщиной, ощутила в себе силу, помолодела… Однако действительно хватит. Но в ней поднялась ярость, ярость отвергнутой, пусть о любви никто из них ни разу не заикался.

— Хватит? Тогда убирайся! Немедленно! Вон! Я не желаю видеть тебя в своем доме!

Она выволокла Лео из кровати и выпихнула на улицу прямо в пижаме:

— Уматывай! И не возвращайся!

На улице лило уже который день. Обалдевший Лео стоял под дождем. Из окна полетели его вещи. Они принялся собирать их с тротуара, с мостовой. За криками миссис Хардман почти не слышно было плача забытого всеми ребенка.

[25] Запись 7 Глубины океанов сотрясаются от разносящихся на сотни миль призывов китов: «Вернись домой, мне без тебя так одиноко».

Представь себе, что двери тюрем распахнулись и все убийцы и воры оказались на свободе. А теперь вообрази, что они одеты в форму и наделены властью… да тут и воображать нечего, правда, Фишель? По милости Гитлера все это творится сейчас у тебя на глазах. И примерно то же происходило в Иркутске, когда мы до него добрались. Вроде бы Керенский собирался пополнить ряды армии уголовниками. Если так, то затея не удалась: добрая половина преступников пошла за большевиками.

На некоторые улицы, особенно те, где стояли казармы, простому обывателю лучше было не соваться. Утром найдут в сточной канаве еще один труп с вывернутыми карманами, вот и весь разговор. Мы-то, конечно, об этом понятия не имели и, как оказалось, сунулись в самое пекло. Еще удивлялись, чего это хозяин постоялого двора так нам обрадовался. И согласился, что заплатим потом (денег у нас было негусто), и не стал приставать, почему Кирали говорит по-немецки… Постояльцев-то, кроме нас, не было, и, как видно, давненько.

Надо было чем-то платить за жилье. Вырежу из дерева фигурки и продам на базаре, предложил я. Кирали заявил, что есть занятия куда более прибыльные.

— Воровать, что ли? — спросил я. — Так ведь поймают и отправят обратно в Сретенск.

Мы поругались, и Кирали отправился на промысел один. Оружия при нем не было никакого. Разве что выструганные мною костыли.

Вечером с улицы донеслись жуткие крики. Я выглянул в окно. Во мраке сцепились двое. Узнав голос Кирали, я схватил топор и бросился к двери.

Дорогу мне заступил хозяин:

— Вам жизнь не дорога?

Я оттолкнул его и выскочил на улицу. Кирали лежал на земле. Над ним склонился солдат с ножом в руке. В свете луны сверкнуло лезвие — оно было в крови. Подняв топор над головой, я кинулся к солдату. Заслышав топот, тот повернулся ко мне лицом. Повезло мерзавцу: метил-то я в голову, а удар пришелся по руке. Он взвыл, схватил с дороги какой-то предмет и бросился наутек.

Тем временем Кирали, смачно ругаясь по-венгерски, поднялся на ноги и принялся шарить вокруг.

— Сволочь, спер мою сумочку, — донеслось до меня.

Тебе смешно, Фишель? Смеюсь вместе с тобой. Ха-ха… хотя мне нельзя. Больно. Ну а тогда мне и вовсе было не до смеха. Я ужасно разозлился на Кирали.

— Вечно ты во что-то вляпаешься, — заорал я. — Сволочь-то сволочь. Только откуда у тебя сумочка?

— Нашел.

— Где?

— Да так. Ну, висела у одной дамочки на плече, всеми забытая и заброшенная. Ты не расстраивайся. Я еще и кошельки нашел, нам в хозяйстве пригодятся. Отведи-ка лучше меня домой. Не видишь, мне больно.