Вигдис Йорт - Преимущества и недостатки существования

Он захлопывает книгу и всхлипывает:

— Вот это я помню, она мне это читала, и я даже понял!

Он кидает книгу об стену, потом неожиданно начинает смеяться.

— Она бы наверняка интересовалась мной больше, если бы я был персонажем в книге.

Он снова всхлипывает.

— Но, между прочим, — заикается он, — она теперь этих книг не читает.

Он громко смеется, Нина смеется вместе с ним, Уле тоже смеется и с облегчением хлопает в ладоши, но смех водопроводчика скоро переходит в рыдания и всхлипы, и в библиотеке становится тихо, Уле закрывает лицо руками, чтобы ничего не видеть.

Те разы, когда она читала ему вслух, говорит Бренне, она смотрела на него поверх очков из глубины дивана, и спрашивала, не помешает ли.

— Нет, — отвечал он тогда и прекращал свои дела, смотрел на нее, хотя не всегда был одинаково внимателен, особенно в последние годы, потому что примерно знал наперед, что случится. И она читала вслух. А он никогда не понимал, почему она читала именно эти строки, а не те, что перед ними или после. Она спрашивала: «Правда, замечательно?» Или: «Как точно!» Или: «Смешно ведь?» Он кивал, но на самом деле думал, что вовсе это не замечательно, не точно и не смешно. А теперь, когда она уехала, он искал среди книг какие-нибудь прочитанные ею отрывки, чтобы расшифровать их и понять, что она хотела ему сказать, когда просила почитать вслух в гостиной и появлялась из своего угла на диване, из-за очков, приближаясь к нему именно с этими словами, ни до них, ни после. Но он ничего не выяснил, она осталась тайной, и труднее всего было освободиться от ее слов.

Удивительный день. Сванхильд опускается на колени рядом с креслом и шепотом рассказывает водопроводчику, как ее бросил отец Уле, чтобы он понял, что есть люди, которым еще хуже.

Он сомневался всю ее беременность, говорит она, и она ходила в вечном страхе, что он исчезнет, иногда он пропадал по нескольку суток. Когда начались схватки и она должна была ехать в больницу, его тоже не было дома, она оставила сообщение на автоответчике, где она, и положила на свою половину двуспальной кровати записку, где было написано скорее шутки ради: «Забронировано для Сванхильд Энгельсгор». Когда она вернулась домой с ребенком, записка лежала на плите, там она и оставалась в течение трех дней, а на четвертый день, когда она пришла домой, сделав какие-то дела, записка была приколота булавкой к самому Уле. Больше она его не видела, только слухи доходили, что ее половина кровати часто посещалась в те дни, когда она лежала в послеродовом отделении. Алиментов она никогда не получала.

Они признают, что история такая же гнусная или даже похуже, но непонятно, насколько она может облегчить нынешнее несчастье сантехника.

— Более того, — все не унимается Сванхильд. Теперь она любит женатого мужчину. Они вместе уже десять месяцев. В первый месяц он говорил, что очень скоро разведется. Но этого до сих пор не произошло. Он появляется на выходных раз в две недели, пока жена и дети думают, что он на рыбалке. И только несколько недель назад она прочла в местной газете, что у него родился еще один сын, в газете была фотография всей семьи, улыбающейся в больничной палате у роженицы. И тем не менее она не смеет говорить что-либо или спрашивать, когда он появится, потому что он появляется как всегда, будто бы ничего не произошло, а она так боится, что он перестанет появляться и исчезнет, как отец Уле; с каким удовольствием она начала бы новую жизнь в Америке, если бы только кто-нибудь ее туда позвал.

Сванхильд рыдает в объятиях Бренне:

— На улице весна, а в душе у меня — осень!

Да, возможно, немного помогло, Бренне забеспокоился.

Времени уже почти семь. Снаружи собирается гроза, которой никак не разразиться, похоже, грозы так и не будет, старая стиральная машина стала тяжелее, Бренне стал слабее, все толкают, тянут вперед, и назад, и в сторону, чтобы подвинуть ее, даже Сванхильд. Они дотаскивают ее до крыльца, тогда она переворачивается, и внезапно Бренне с криком оказывается под машиной. Они пытаются столкнуть ее, но только сильнее на него наваливаются, он пищит как-то странно и все странней, а потом вовсе замолкает. В отчаянии они говорят в один голос, в конце концов собираются с одной стороны, считают до трех, хватаются за машину изо всех сил, будто раскатывают его по гравию, с грохотом переворачивают машину, и Бренне остается лежать, распластавшись перед ними. «Скорая помощь» уже выехала, Сванхильд проверяет пульс и утверждает, что он жив.

Бригада «скорой помощи» забирает его на носилках, помощник едет вместе с ними. Служебный автомобиль сантехника остается на парковке, стиральную машину тоже никто не трогает, несколько дней она лежит на гравии, приезжает местная газета и пишет о производственной травме в Трепане. Бренне сломал обе ноги и три ребра, в газете — его фотография в больнице с загипсованными ногами, поднятыми кверху, и перевязанной грудью. Фотография Нины тоже есть в газете. По чьему-то поручению приезжает фотограф, снимает стиральную машину и Нину, стоящую рядом, одной ногой на машине — она как раз собиралась завязать шнурок. Агнес тоже попала в кадр, может быть, они чересчур широко улыбаются, но это от волнения, не каждый день их фото публикуют в газете. И кроме того, никто не может не признать, что все в порядке, могло быть намного хуже. В последующие дни они получают кучу звонков и обращений, кто-то бронирует номер, кто-то хочет знать, можно ли отмечать в пансионате юбилеи, свадьбы и поминки. Эдмунд Юхансен, брат Ольги Юхансен, только что упокоившейся с миром в больнице в центре города, заказывает поминки с закусками и сладким в Грепане для тех, кто хочет помянуть покойную после отпевания в ближайшую среду в двенадцать часов в старой каменной церкви.

Она бежит по кладбищу. Трава под ногами сминается, газоны здесь непредсказуемо неровные, изгибаются, вздымаются и меняются день ото дня, час от часу, прорастают листья на буке, свежие цветы блестят, а земля вывернута, темная и влажная, и пахнет осенью даже по весне: вот я бегу, живая, а подо мной лежите вы!

День настает слегка облачный, острова парят, а море кажется воздушным. Она стоит за каменным ограждением и смотрит на пришедших, восемнадцать бледных мужчин в сером и женщин с палками и ходунками, рука об руку, с букетами цветов. Они здороваются, помогают друг другу подняться на пять ступенек, и вот, все зашли, Нина берет кремовый благодарственный листок от церковного служащего, на нем — фотография покойной, она держит у лица ребенка, видна только одна его ручка и круглая, гладкая щечка, прижавшаяся к морщинистой, покрытой пятнами коже покойной, взгляд у нее погасший, седые волосы, на лбу — глубокая морщина, напоминающая улыбку. Церковь узкая, холодная, темная, гроб — аккуратненький, маленький, белый, покрытый белыми гвоздиками, тюльпанами и ветреницей из темных лесов, расположенных под горкой от центрального прохода. Одинокая скрипка играет Баха, красиво, мысли воспаряют к зажженным свечам, к камням в кладке, к ярким, светящимся краскам витражей.