Вигдис Йорт - Преимущества и недостатки существования

Влади несет Уле на руках и провожает Сванхильд домой, потом они все вместе поднимаются к дому, который, кажется, погружается в землю и уносит с собой остатки вечера, дорога поднимается по склону, постепенно все стихает, и пространство заполняется фиолетовым ночным небом.

Нина собирает очки, слуховые аппараты и склянки с лекарствами. Ставит тесто для хлеба и желает всем спокойной ночи. Вечерняя заря погасла, теперь она ждет утренней. Завывает ветер, ветки царапают стекло. Она медленно прибирается, она знает свое дело и тем временем размышляет. Снаружи небо становится глубже, изгибается выше, она видит, как появляются новые звезды между облаков, и кажется, будто земля приподнимает ее, или, наоборот, земля сжимается под ней, или она сама вырастает и распространяется повсюду и сливается со всем. Становится еще тише, но всюду уши, поэтому все звуки — птицы, поющие во сне, ежик, шебуршащийся в траве, человеческое дыхание где-то вдалеке, — все слышно ясно, не так, как днем, а подчеркнуто прислушивающейся темнотой. Она закрывает глаза, ничто не рифмуется со словом «сон», когда она ложится, кажется, что она в лодке, в самом маленьком в мире корабле, груженном кровью, он пересекает море ночи, неся ее на борту, словно каплю.

На веревках за домом висят синие простыни и сушатся на утреннем солнце. Висят на веревках белые скатерти, развеваются на утреннем бризе. День раскачивается, словно пришвартованный катер в порту. Там, где Эвенсен паркует по утрам велосипед, еще лежит туман. Ножи, вилки и ложки сияют в ящике на кухне и ждут. В море не видно воды, только солнечные блики. Все — сплошной свет, кажется, будто корабли проваливаются сквозь него.

Запах свежего хлеба смешивается с ароматом кофе и пряным дымком первой сигареты Юхана Антонсена на террасе. Некоторые гости с юбилея уезжают до завтрака, семенят как можно незаметнее к машинам, которые заводятся и с облегчением рычат на повороте. Другие завтракают торопливо, присев на краешек стула. Потому что они за это заплатили, шепчут взрослые детям и запихивают им в рот бутерброды с клубничным вареньем. Бросают нервные взгляды на двери столовой, заглатывая яйца и кофе, торопятся выйти с недоеденными бутербродами в обеих руках, чтобы по счастливой случайности не столкнуться ни с кем из противоположного семейного лагеря. И вот все уехали.

Она заходит в номера, где они спали, и чувствует, что попадает в пространство, к которому причастна, ночной запах чужих людей, их волосы на подушке, следы в унитазе, на простынях, содержимое мусорных корзин. Ничто не ново, ничему не учит. Потому что она поняла: все, что люди хотят сохранить в тайне, — это самое обыкновенное, самое банальное, монотонное и общее для всех; тело и его потребности, его болезни и удовольствия, пищеварение. В этом нет ничего личного, только безличностное, она больше не обращает на это внимания, не размышляет, и так, наверное, происходит со всеми, кто сталкивается с подобной работой. И сознавать это утешительно. Те, кто прибирают за нами в поездах, пихают пальцы в наши отверстия в поликлиниках, вскрывают наши тела в больницах, прибирают за нами после смерти… Нам не надо стесняться.

Раньше, когда она останавливалась в гостиницах, на паромах, в пансионатах, представляла себе, кто из персонала с кем сплетничает. Горничная сплетничает с администратором, поэтому утром он так странно на тебя смотрит: он знает, сколько ты выпил, прихватил ли ты одноразовые шампуни, набор для шитья и губку для обуви. А администратор, дежуривший вечером, рассказал администратору, дежурящему с утра, что ты пришел посреди ночи и потребовал штопор. Он знает, что ты пролил красное вино на кровать, и поэтому он так на тебя смотрит. Но теперь Нина знает, что все не так. Что администратор не сплетничает о гостях с горничной, а горничная — с официантом, никто об этом не говорит, потому что все банально и незначительно, так что наши тайны остаются сокровенными, священными и смешными.

Она заходит в покинутые номера с любопытством и надеждой обнаружить что-то кроме недопитых бутылок, недоеденных пакетиков арахиса, забытых лекарств и щеток, иногда она сохраняет вещи, неиспользованные тампоны, ручки, конверты, они лежат несколько недель в коробке для забытых вещей в холле, потом, случается, она берет оттуда тампон, если надо. Она надеется обнаружить что-то большее, что-то личностное, решающее, указывающее на поворотный пункт в жизни, но ничего не находит. Забытое письмо, или начатое письмо, или выкинутое письмо, указывающее на самое главное, чтобы понять, что за человек его писал и чем он отличается от других. То, что они сами бы о себе рассказали, если бы были откровенны и на рассказ была бы не неделя, не час, а десять минут. Нет книг, которые они собираются когда-нибудь написать о жизни. Точка. Нет ничего. Ни дневников или записок, даже в дешевых бестселлерах в бумажном переплете, оставленных гостями, нет карандашных пометок или загнутых уголков, хотя, судя по обложке, речь в книгах должна идти о смерти, предательстве и любви — о главных жизненных вопросах, даже восклицательных знаков нет на полях. Никакого оружия, никаких пистолетов, нет даже маленькой склянки с ядом, спрятанной в кармане. Ни Корана, ни Библии, никаких приспособлений для изготовления бомбы, ни кассет, ни дискет или дисков с подозрительным содержанием, ничего значимого, и у нее возникает ощущение, будто они носят свои особенности, словно эти особенности не оставили никаких следов ни в них самих, ни в их окружении, словно и не было этих особенностей вовсе.

Ни одного стихотворения. Ни одной рифмы. Никаких следов ночной жизни наподобие ее собственной. Чем же они занимаются? Прячут свою личность, запирают на замок или носят во внутреннем кармане, в вечерней сумочке или большой пляжной сумке?

Она заходит в комнату и срывает подушку. Ничего. Стаскивает грязное белье и заглядывает под матрас. И здесь пусто. Ничего нет в дорожной сумке на полу, ничего во внутреннем кармане костюма в шкафу, ничего не спрятано между сложенным нижним бельем или в боковом кармашке закрытой косметички, и ее охватывает легкое одиночество.

Как же они живут, что делают? Ничего? Почему мысль об этом так пугает? Она не может ухватить что-то главное. Не может найти. Когда-нибудь найдет. Надо подождать.

Сванхильд заходит со свежим номером газеты и показывает на станицу частных объявлений.

«Бывшему ректору института Траной исполнилось 80 лет. Юбилей отпраздновали широко всей семьей, друзьями, новыми и старыми коллегами во вновь открывшемся пансионате Грепан в прошлую субботу».

Она все еще стоит с газетой в руках, и тут звонит телефон, заказывают свадьбу на шестьдесят гостей, двадцать останутся на ночь, телефон звонит снова: радость никогда не приходит одна. Звонит Будиль — подруга с автобусного путешествия по Европе, — она закончила курсы трезвости, организованные Фанни Дакерт и оплаченные работодателем — Королевским театром, она не пьет уже два месяца и чувствует себя не очень хорошо, может быть, ей поможет морской воздух?