Эльмира Нетесова - Последний шанс

— Родная моя! Я так соскучился по тебе! — говорит сокровенное, не оглядываясь на коллег, те улыбаются понимающе. Что поделаешь, каждый из них пережил и запомнил навсегда счастливое время любви, когда казалось, что за спиною выросли крылья, способные поднять к облакам.

— Женщина появилась у Ванюшки! — смотрит на человека пожилая уборщица. Она раньше всех заметила снежно-белую рубашку, тщательно наглаженные брюки и зеркально вычищенные ботинки. И хотя Иван всегда следил за собой, но женская рука на нем была заметна каждому.

Уже через неделю Иван нашел для Варвары три места работы:

— Выбирай любое! — предложил улыбаясь:

— Можно в госпиталь. Там хороший заработок, но работы невпроворот. Назвал, какую работу обещают и Варя загорелась:

— Конечно, только туда пойду!

— Есть место в областной больнице, в роддоме. Решай сама.

— Ванечка, конечно в госпиталь! Я хоть своим смогу помогать. Хоть понемногу.

— Все что получишь, будешь отправлять своим, в деревню…

— Как это все? А на жизнь? — растерялась Варя.

— Моего заработка хватит. Не переживай! — успокаивал Иван.

— Я не хочу сидеть на твоей шее иждивенкой! — заявила человеку. И принеся первую получку, все отдала Ивану.

— Сам распорядись, — попросила коротко.

— Варя, я уже сказал, завтра отправь их в деревню, своим.

— А ты потом ругаться не будешь?

— За что?

— Меня даже били, если я о том напоминала.

— Варенька, я не виноват, что не перевелись на свете отморозки, — ответил человек. А на другой день сам отправил в деревню деньги, женщина так и не решилась сделать это сама.

— Ваня, не серчай, мне надо забыть те три года, прожитые с Тарасом. Я часто удивляюсь, как выжила? Ведь вот за яблоко, что сорвала в саду, столько наслушалась. Его же продать можно было. А я сожрала, все равно, что свиньям выкинули. За стакан сметаны в морду получила, хотя беременной была. Тоже пожалели.

Как-то Иван спросил:

— Варь, а ты не хочешь поступить в мединститут?

— Когда-то мечтала стать врачом. А теперь, если признаться честно, с меня и моего хватит. Я без дела ни минуты не сижу. Своею работой очень довольна. Лучшего не ищу. Сам знаешь, от добра добра не ищут.

Она никогда не жаловалась, никому не завидовала и никого не осуждала. Не заводила подруг, ни к кому не ходила и никого не приводила домой.

Как-то Иван спросил ее:

— Ты на работе с кем-нибудь дружишь?

— Ванюш, мы все работаем. А дружу я только с тобой. Так меня мой дед Василий учил еще с детства: ни с кем не брехаться, даже когда на саму брешут, отойти в сторону молча. Не накалять нервы, уступить. А в семье успокоить душу, потому что свои все поймут. Насчет подруг советовал не привечать к дому. Не велел разжигать зависть и пересуды. Я его всегда слушалась. И тут по его совету живу.

— Не скучно ли тебе?

— Да что ты, дружочек мой! Мне о скуке вспомнить некогда, — рассмеялась звонко.

А вскоре позвонили из деревни. Трубку поднял Иван, подозвал Варю. Та долго говорила с родителями, братом и сестрой. Когда закончила разговор, сидела молча.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Иван.

— Привет тебе передали. А еще сказали, что корову молодую купили. Наша опять бычком отелилась. До зимы подержат и на мясо сдадут. А еще мать похвалилась, что купила себе пуховый платок. Двадцать лет о нем мечтала, все не получалось, зато теперь выкроила и спросила может ли она назвать его моим подарком? А мне так стыдно стало. Лучше бы ударила, легче было б перенести. Ведь я об этой мечте не знала и не слышала ни словечка. Зато она все помнила о нас. И за мою учебу платили, никогда не попрекали. Лишь когда закончила, мамка вставила себе зубы. Обычные, пластмассовые протезы. Все годы почти с голым ртом ходила, терпела и молчала. Наверное, потому, что все мы родителям дороже их собственного здоровья.

С Варей Иван общался подолгу, вечера напролет. Она рассказывала много интересного о себе, про старика Василия Борисовича и о деревне. И вот так рассказала:

— Как-то пошла я за грибами с дедом. Уже не маленькая, а и не взрослая, лет восемь было, не больше. Дед пчел всегда уважал, а за грибами ходить не любил. Считал это занятие стариковским, ну, а себя дедом не держал, а только мужчиной. Тут же ну некому, кроме нас с ним. Вот и пошли в лес, в самую глухомань он меня завел. Кругом деревья громадные, вприжимку друг к другу растут, плечами облака подпирают, головами небушко закрывают. Вокруг лешачий мрак и уханье филинов. Страшно как стало, Ванечка. Не то идти, дышать боязно. Спотыкаюсь я на какие-то сучки и коряги. Все прошу деда назад в деревню вернуться, а он, ну, словно, глухим сделался. Идет, как лось, рога выставив. И все вперед, а там вовсе темно и никакого просвета. Я бежала за ним, сколько было сил. А потом заплакала. Дед услышал, оглянулся и вспомнил, что я при нем имеюсь, разрешил мне присесть передохнуть. Я так-то на пенек примостилась поблизости. Слышу, вокруг меня кто-то шипит, пищит, ворчит, в кустах тени мелькают. Жутко стало. Я заплакала, домой запросилась. А дедушка в ответ:

— Не поспешай в обрат с пустыми руками. Вот соберем грибов и воротимся.

— Дедунь, какие грибы? Тут даже поганки не растут, — говорю ему. А он усмехается. И велел к лесовичку-старичку обратиться, хлебушком угостить домашним, помощи попросить в его владеньях. Я так и сделала. Не прошла и трех шагов, как гриб увидела, красивый подосиновик, рядом белый гриб, чем дальше, тем больше грибов. Гляжу, корзина уж доверху. Оглянулась, вижу, дед гриб срезает. И тоже корзинка полнехонька. А рядом с Василием женщина стоит. Совсем моложавая, из себя пригожая. Вокруг головы коса короною и зеленая шаль на плечах, а кисти аж светятся, ровно из золота собраны. Я так и обомлела от удивления. Я никогда эту женщину нигде не видела. Среди деревенских таких красивых век не водилось. А дед грибы собирает. Согнулся в три погибели, чуть носом землю не пашет, а женщину вовсе не видит. Мне аж досадно сделалось. И не только мне. Та женщина из рукава платочек вынула, белый-белый, белее снега и слезы вытерла. С деда Васи глаз не сводила, а он ровно слепой сделался. И тогда меня досада разобрала и любопытство. Вздумала подойти к деду, указать на женщину, узнать, кто такая, почему плачет? Но… Пока я подошла, она куда-то делась, исчезла насовсем, будто и не было. Я аж заплакала от досады. Рассказала о ней. И только подошла к тому месту, где стояла она, глядь, платочек ее на траве лежит. Показала, тут Василий вмиг признал, да как закричит:

— Катюша! Свет мой небесный! Объявись хоть на миг!

— Горючими слезами человек залился. Всей душой плакал бедный. Но та женщина больше не появилась.

— А кто она была эта Катя? Признался дед? — спросил Иван Варю.

— Конечно, рассказал! Чудное стало там твориться. Дед, когда упал на землю, вода из его фляги вся пролилась на траву, мы и не увидели. А и деду, и мне пить захотелось. У Василия и вовсе душа запеклась. А тут глядь, совсем рядом ключ бьет, да такой чистый, холодный, мы напились, фляжку набрали, умылись, и будто народились на свет заново. Вот так-то рассказал он мне, что приключилось с ним в молодости. Катя была из богатой семьи. Была она единственной дочкой каретника. В те времена машин не было. А кареты стоили очень дорого. Не дешевле нынешних иномарок, и делал их ее отец только очень богатым людям. Катя была завидной невестой. И отец выбирал ей в пару человека достойного, на свой взгляд и понимание.