Антоний Либера - Мадам

На выходе ждал меня один из моих «слушателей» — из выпускного класса, как раз того, где я вел свой последний урок. Это был худенький юноша с приятной внешностью и темными, печальными глазами. Я обратил на него внимание с самого начала практики. Он отличался своим поведением и знанием языка, внимательно присматривался ко мне и ловил каждый мой взгляд. За его ответы и, особенно, за технику чтения текста a vista я наградил его «пятеркой» — единственного во всем классе. Поэтому, когда я увидел, что он направляется в мою сторону, я мысленно усмехнулся, думая, что он собирается поблагодарить меня за опенку и слегка подольститься, как иногда делают ученики.

Однако произошло другое.

— Вас зовут… — начал он и с вопросительной интонацией назвал мое имя.

Я удивился и подтвердил, что меня зовут именно так.

— Мы можем поговорить? — очень серьезно спросил он.

— Да, пожалуйста, — ответил я и принял позицию «вольно».

— Но только не здесь, не в школе, — поморщился он. — Здесь нет условий.

— А где?.. Что ты предлагаешь? — пожал я плечами.

— Давайте пройдемся. До парка.

— До парка Жеромского… — я опять улыбнулся, на этот раз открыто.

— Там спокойно. Приятно. Можно посидеть на лавочке.

— Ну, идем, — сказал я, и мы вышли из школы.

— Я читал, — отозвался он после долгой паузы.

«Ага! Вот в чем дело! — подумал я с усмешкой. — Литература. Поэзия. Хочет писать или уже пишет. И ему нужна моя оценка…»

Но я опять ошибся.

— Я читал, — повторил он громче. — И мне понравилось. Особенно «Две сцены из жизни Шопенгауэра». Но не о том речь. Я хотел бы поговорить с вами о другом, — он шел, опустив голову.

— О чем же? — он начинал меня все больше интриговать.

— Вы эту школу закончили, не так ли? — он искоса взглянул на меня.

— Конечно, — кивнул я головой. — Вам что, говорили об этом?

Он таинственно улыбнулся.

— «Modern Jazz Quartet», да? — таинственность на его лице сменилась мечтательностью.

— Что «да»? — я сделал вид, что не понимаю.

— Правда, что был такой ансамбль?

— Конечно, был… ну и что?

— Вы играли на фортепиано… и пели… как Рей Чарльз…

Наконец-то я понял. Невероятно! Легенда! Классический школьный миф! Я стал героем мифа!

А худой, печальный юноша продолжал с загоревшимися глазами:

— Вы устроили джаз-клуб в мастерской для уроков труда… играли по вечерам в полумраке сигаретного дыма… а два раза в год происходили безумные jam sessions… говорят, даже студенты к вам заходили… Так оно и было? Скажите!

Я смотрел на него с дружеской снисходительностью.

— Так могло быть, мой дорогой фантазер! — сказал я с улыбкой. — Могло, но не случилось. Не было никакого клуба и никаких jam sessions, а репетиции происходили после уроков в физкультурном зале в тошнотворном запахе пота и немытых ног… Дым от сигарет!.. Вот это было… в сортире! А когда мы однажды действительно сыграли Hit the Road… Рея Чарльза и у нас получилось, — это оказалось лебединой песней: на следующий день за нарушение дисциплины наш ансамбль запретили, а мне за мои шуточки снизили отметку по поведению.

Он ловил каждое мое слово, будто я рассказывал о Бог весть каких невероятных событиях, а когда я закончил, пробормотал как бы про себя: «Да-да…»

Мы опять шли молча.

— А «Театр Шекспира»? — произнес он наконец вполголоса. — Вы ведь не будете утверждать, что и его не было?

— «Театр Шекспира»! — фыркнул я. — Какой «Театр Шекспира»?

— Тот, которым вы руководили, — не сдавался он. — Вы получили первую награду за «Как вам это понравится», надеюсь, это вы не будете отрицать! Ваш диплом в рамке под стеклом висит в актовом зале.

— Там не написано «за „Как вам это понравится“»…

— Да-да, по-другому… «за „Весь мир — театр“»… Теперь-то вы должны согласиться… Ведь фраза из той пьесы.

— Это правда, — подтвердил я, делая ударение на слове «это». — Что, однако, еще не значит, что мы играли всю пьесу, тем более что наш «кружок», так нас тогда называли, именовался… «Театром Шекспира».

— Говорят, вы наизусть знали десятки монологов… и даже могли импровизировать в стиле Шекспира… говорить на любую тему одиннадцатистопным стихом.

— Невелика наука, — небрежно бросил я, вспомнив реплику Константы, какой тот отреагировал, когда я выразил восхищение по поводу того, что Клер, мать Мадам, свободно читала готический шрифт.

— Невелика наука! — рассмеялся парень. — Не надо кокетничать! Даже сам, — тут он назвал славное имя FC, — с трудом за вами поспевал.

— Ты преувеличиваешь, сильно преувеличиваешь, — отрицательно покачал я головой. — Прежде всего, тебе необходимо понять следующее: театральный кружок, который мне с огромным трудом удалось организовать, просуществовал недолго и выдающихся результатов не добился. Мы дали только одно и то скромное представление, без декораций и костюмов: оно действительно называлось «Весь мир — театр»… И это была не пьеса, а так называемый коллаж: отрывки из различных пьес… своеобразный концерт… декламация. Что же касается награды, которую мы тогда получили на Конкурсе любительских театров, то я не пожелал бы тебе… подобного успеха.

— Почему?

— Долго рассказывать. Достаточно спросить у тебя: ты хотел бы за… Произведение Искусства… получить часы «Рухля»? На сцене, из рук ведущего? В городском Доме культуры? На глазах у хулиганов, пришедших потанцевать и отвести душу? И декламировать перед ними монолог Жака о семи этапах жизни?

— Не хотел.

— Вот видишь. А мне пришлось.

— Да-да… — опять пробурчал он себе под нос.

Мы вошли в парк. Солнце светило. Кроны деревьев и кусты меняли цвет. В теплом, застывшем воздухе плавали паутинки бабьего лета.

— Можно вам задать еще один вопрос? — спросил Печальный Юноша.

— Говори, не стесняйся, — разрешил я с улыбкой.

— А вы не обидитесь?

— Посмотрим, что ты спросишь.

— Когда вы ходили в школу… — робко начал он, — директором была, кажется, какая-то француженка… или, может, полуфранцуженка?.. я точно не знаю…

Я замер, хотя еще ничего не подозревал.

— Она была полькой, — ответил я. — Но владела двумя языками. Говорила по-французски как настоящая француженка.

— Ага, — тихо сказал он. — И какая она была… эта пани?

— Не знаю, о чем идет речь, — пытался я его расшевелить. — Что тебя, собственно, интересует?

— Ну… какая она была. Что собой представляла? Как себя вела?

Я растерялся, не зная, как ему ответить.

— Иначе, чем другие, — решился я. — Всегда прекрасно одевалась. Своеобразная личность. Очень умная.

— И, говорят, красивая, — искоса взглянул он на меня.

— Да, не дурнушка, — с некоторой иронией заметил я.

— Ну да, — вздохнул он, явно волнуясь. — А правда, что… — он остановился и проглотил слюну, — что вы… — он начал запинаться, — ну… как бы это сказать…