Антоний Либера - Мадам

И он написал.

Профессор М., как и обещал, помог ему: письмо было немедленно переправлено во Францию с дипломатической почтой и из рук в руки передано адресату. Так же быстро пришел положительный ответ. Да, мы все понимаем и примем меры. Готовы выполнить все необходимые условия. Есть только одна неувязка: ограниченный бюджет. Поэтому, надеемся Ежик нас правильно поймет, мы вынуждены — так как приедет не один человек, а двое — пересмотреть предложенные ранее условия. Вагон будет не первого класса и даже не спальный; в отеле — номер на двоих, расходы на питание тоже будут урезаны наполовину.

Неприятно, конечно. Но, в конце концов, какое это имеет значение по сравнению с реальной возможностью самой поездки! Да, почти никакого. В данных обстоятельствах единственное значение должно, скорее, иметь то, кто именно поедет от факультета в качестве второго. Наверняка кто-нибудь из партийных, это несомненно. Но кто конкретно? Завкафедрой? Декан? Профессор Левиту, старый, хитрый пройдоха? С ним, пожалуй, можно поладить. Для него характерны были довоенные манеры и острый ум, а его партийность оставалась чистым оппортунизмом. Может быть, поэтому его кандидатура вызывала сомнения.

Вскоре руководитель отдела по связям с зарубежными организациями, магистр Габриэль Громек, вызвал Ежика к себе на так называемую «беседу». Сначала он долго расспрашивал его, откуда он знает пана Билло и как ему удалось установить связи с университетом в Туре; затем сделал ему резкое замечание за то, что он ни с кем не согласовал публикацию своей работы в западном периодическом издании («что недопустимо!»); а в заключение, предупредив, что это чистая формальность, попросил Ежика набросать коротенькую расписку в том, что за рубежом он сохранит лояльность польским властям. Это была ловушка. Все знали, что таким способом привлекали к сотрудничеству с ГБ. Ежик будто языка лишился. Но вида не подал и с каменным лицом игрока в покер (отлично понимая, что без него никто другой не поедет) поблагодарил за проявленную заботу, но твердо сказал, что вынужден отказаться от поездки, так как не в состоянии выполнить требования, с ней связанные. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Он как-нибудь обойдется без этой поездки, тем более что не слишком в ней заинтересован. И поднялся, чтобы выйти из кабинета.

«Подождите, пан доктор, не надо обижаться! — заведующий отделом по связям сразу сбавил тон. — К чему капризничать? Ведь вас никто не принуждает! Не хотите подписывать, и не надо, мы вам на слово верим. Все эти предосторожности для вашей же пользы. Вы еще не выезжали на Запад и не знаете, какие там порядки. Конференции, симпозиумы — это только приманка, наживка. А на самом деле идет вербовка агентов. Вас пригласят на чашечку кофе, на обед в ресторан, и не успеет пан оглянуться, как окажется предателем Родины. У них это дело налажено! Будут льстить вам, плясать вокруг вас, предлагать деньги, ожидая, когда пан размякнет и пустит слезу… Литература, классицизм, Расин! — та-ри-ра-ри-ра! А в перерывах, в кулуарах — будут вытягивать из вас информацию, а прежде всего склонять к предательству идеалов народной демократии. Мы знаем их штучки! Поэтому я предупреждаю пана: будьте бдительны!»

Ежик слушал эти бредни с безучастным выражением, будто не совсем понимал, о чем, собственно, идет речь. Затем, продолжая играть роль молодого ученого, который, кроме книг, знать ничего не хочет, спросил как бы мимоходом, кто будет представлять данную «делегацию»: он, один, или еще кто-нибудь.

«Вместе с вами, пан доктор, поедет доцент Доловы», — услышал он в ответ.

Доловы! Невероятно! Можно было ожидать чего угодно, но только не этого. Хотя, с другой стороны, чему тут удивляться: парторг, правая рука декана. Однако нужно все же соблюдать какие-то приличия! Ведь это просто ноль! Даже язык знает слабо. Конечно, он едет, чтобы опекать его, Ежика, но ведь, кроме этого, надо хоть что-то представлять собой… чем-то интересоваться… что-то знать. А он? Почти пустое место. У него в голове только Арагон и Страна Советов. Кто предложил его кандидатуру и кто ее поддерживал? Кто одобрил? Неужели они не понимают, насколько он их компрометирует? Но, может быть, им просто плевать на это… Все равно, позже или раньше, кто-нибудь получит именное приглашение, и Доловы поедет прицепом.

Однако все эти переживания оказались напрасными, во всяком случае, чрезмерными. Нельзя сказать, чтобы доцент проявил себя с какой-то новой, неожиданной стороны, просто его присутствие на конференции в Туре не было для Ежика слишком обременительным. Доловы практически вообще не принимал участия в конференции. Во дворец, где она проходила, он явился только три раза. В самом начале конференции — в основном для того, чтобы в организационном отделе получить талоны на питание в столовой; затем, на третий день, — на доклад Ежика; и, наконец, на закрытие, когда хозяева устроили прощальный обед в дорогом ресторане. Если бы к тому же в номере он поменьше курил и кашлял и не ел на газетке шпроты в масле из консервной банки, изрядный запас которых взял с собой из Польши, Ежик даже не замечал бы его.

Что он делал целыми днями? Посещал музеи, осматривал достопримечательности? Вряд ли. Ходил по магазинам и посиживал в кафе? Это более правдоподобно, но тоже маловероятно: он экономил каждый франк. Так, может, он выполнял какое-то тайное задание, возложенное на него в Польше соответствующими спецслужбами?

Однажды ночью Ежик проснулся от каких-то звуков — приглушенные голоса? шорохи? Он приоткрыл глаза: в номере горел свет — ночная лампа у кровати доцента Доловы; тот же, сидя на корточках, осторожно рылся в своей сумке. Ежик притворился спящим и, прикрыв глаза, стал наблюдать за коллегой. Однако ему не удалось понять, что он, собственно, делает и каков источник загадочных звуков, доносящихся со дна сумки.

На следующий день, утром, когда доцент принимал душ, Ежик — с бьющимся сердцем — заглянул в его багаж. Под грудой грязного белья — носков, платков и трусов — рядами лежали баночки с астраханской икрой. Их было несколько десятков. С голубыми крышечками, на которых был изображен осетр на фоне шариков икры.

Так, все понятно! Коммерческая операция. Черная советская икра стоит у нас какие-то гроши по сравнению с ценами на Западе. Разница поразительная. Прибыль от одной баночки — порядка двадцати долларов, даже если отдавать за половину западной цены. Просто золотое дно! И почти никакого риска. Вывоз из страны икры не возбранялся. Как продукт, изготовленный за пределами Польши, икра таможенной пошлиной не облагалась, во всяком случае, когда вывозилась в таких объемах. А западные таможни? Да бросьте, кто здесь кого проверяет! Ну, а дорогие рестораны готовы были с благодарностью скупить всю партию столь полюбившегося на Западе деликатеса.