Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

— Порой мне кажется, он вспоминает свою мать. Он произносит слово «мама», и на глазах его выступают слезы. Потом он быстро что-то говорит на непонятном языке. Я спрашиваю, когда он приходит в себя, о чем он говорил, а он, бедный, отвечает «не помню».

Джабр ад-Дар сидел некоторое время потупившись, нежно гладя свою дочь по щеке. Потом внезапно спросил ее:

— Если он попросит тебя в жены, ты согласишься?

Немного помолчав, она засмеялась и ничего не ответила. Тогда он рассказал ей о том, что произошло в мечети, и добавил:

— Махмуд говорил, а сам все смотрел на меня, будто его слова относились только ко мне, и ни к кому другому. Ведь у меня, кроме тебя, нет другой дочери на выданье. Можешь сказать «нет» или «да» — это твое дело.

В то время, как они разговаривали, неожиданно вошел Махмуд. Поприветствовав их и усевшись, он проговорил, обращаясь к девушке и как бы не замечая ее отца:

— Фатыма, Дауль-Бейт намерен жениться. Он объявил нам об этом после окончания молитвы. После того, как все вышли, я спросил его, есть ли кто-нибудь у него на примете. Он ответил: «Я хочу взять Фатыму, дочь Джабр ад-Дара». Согласна ли ты?

Не колеблясь и не раздумывая, она тотчас проговорила тихо, но решительно и отчетливо:

— Да.

Джабр ад-Дар вспомнил все это, выступая перед людьми во дворе мечети после заключения брачного контракта. Он сказал, что сначала был недоволен, но сегодня он счастливейший из людей и не попросит калыма ни сейчас, пи потом.

Все воскликнули: «Люди, радуйтесь, люди, радуйтесь!», замахали руками, затрясли палками, стали поздравлять друг друга и обниматься. Раздались, словно взорвавшись, пронзительные крики женщин, отозвавшиеся в разных уголках мечети и вокруг нее. Летние ветры подхватили их, закружив по площадям, дорогам и полям, вознося высоко над вершинами пальм, гигантских акаций, тамарисков и других деревьев, перенося на другой берег Нила. Эхо возвратило крики радости с окраин селенья к центру, туда, где они родились, где громыхали барабаны, где люди образовали круги вокруг танцовщиц, певцов и бродячих поэтов. Потом зашло солнце, и на своем троне воцарилась луна. Воздух стал чистым и свежим, жизнь — приятной, всех охватили радость и ликование. Зажглись огни жилого квартала, и в центре селения у большой акации образовался огромный хоровод. Мир взорвался звуками, возвестившими великую радость. Топот ног танцующих слился с ритмичными хлопками, с голосами певиц и певцов, ударами барабанов и тамбуринов. Звуки доносились с крыш домов, из дверей хижин, со дворов, площадей и дорог, из загонов для скота. В эту ночь старик был молодым, юноша — влюбленным, женщина — нежной женой и все мужчины — бесстрашными богатырями. Этой ночью все жило, благоухало, переполнялось радостью. Засверкали огни, и воинство тьмы и печали обратилось в бегство. Все ветви клонились к земле, все груди трепетали, все бедра были в движении, все глаза подведены сурьмой, все щеки — гладкие, все уста — сладкие, все талии — стройные и все дела достойные. И всех людей можно было назвать Светом Дома. Дауль-Бейт стоял в центре круга, размахивая над танцующими женщинами хлыстом из кожи гиппопотама. Мужчины прыгали в круг, чтобы померяться с ним силой, и он хлестал их, сколько ему вздумается. Вот в круг вошел храбрый воин Абдель-Халик Вад Хамад и обнажил спину, приготовившись к избиению. Тотчас рядом с ним оказался ни в чем ему не уступавший Хасаб ар-Расул Вад Мохтар. Дауль-Бейт стал размахивать хлыстом, с силой опуская его поочередно па спины Абдель-Халика и Хасаб ар-Расула. Женщины сопровождали каждый удар воплями радости, а мужчины громко кричали. Грохот барабанов и гам толпы усиливались, разносились эхом и вновь возвращались к Дауль-Бейту, который стоял в самом средоточии всеобщего хаоса с высоко поднятым бичом. Он исчезал и снова появлялся среди толпы, и казалось, что он одновременно и здесь, и в другом месте.

Он промелькнул как сон, будто его в действительности и не было, но оставил после себя сына Ису, которого впоследствии стали звать Бендер-шахом. Сын родился спустя три месяца после гибели Дауль-Бейта. Лицо у него было черным, как у матери, а глаза зелеными, как у отца. Он не походил ни на кого из людей словно был скроен из другого материала.

Абдель-Халик Бад Хамад, как поведал мне спустя многие годы Хамад Вад Халима, рассказал дальше следующее:

— Я, мой дядя Махмуд, Хасаб ар-Расул и Дауль-Бейт работали на берегу, разбирая деревянные части сакии и поднимая их наверх. Было время разлива Нила, и река вышла из берегов, угрожая опасностью. Она поднималась, будто шагала на вас, и каждую секунду чувствовалось, как она прибывает. Солнце очень быстро зашло, превратив своими лучами реку в море крови. Мы втроем были внизу, а Дауль-Бейт стоял вверху на прибрежном камне. Мы передавали ему балки, а он ставил их на безопасное место. Внезапно наносный слой под нашими ногами рухнул, и, не знаю как, мы втроем оказались в реке и стали бороться с волнами. Через мгновение нас разбросало в разные стороны. Я и мой дядя Махмуд были хорошими пловцами, настоящими нильскими крокодилами. Хасаб ар-Расул же был сухопутным силачом-богатырем. Никто не мог превзойти его в беге, кулачном бою, в молодецкой пляске. В реке же у пего, как говорится, не было пи мощи, ни силы. Мы увидели издали, как он то ныряет, то всплывает, и поплыли, борясь с течением, чтобы помочь ему. Но наши усилия оказались бесполезными. Мощный поток отбрасывал пас со всей силой назад. Я протянул ему руку, он протянул мне свою, но ничего у нас не вышло. Мой дядя Махмуд крутился и вертелся в воде, как разъяренный крокодил, пытаясь найти проход в этой пучине, чтобы добраться до Хасаб ар-Расула. Я увидел его в красном свете вечерней зари, он словно плыл навстречу своей смерти. Я услышал, как он кричит: «Спасайтесь сами, иначе мы все погибнем, да сохранит вас аллах! Позаботьтесь о Маймуне, Мохтаре и о детях. Прощайте! Прощайте!»

И вот когда мы оказались в таком отчаянном положении, я увидел, что к нам плывет, рассекая волны, Дауль-Бейт. Мой дядя Махмуд куда-то исчез, я сам то погружался в воду, то всплывал, и волны нещадно били мне в лицо, как неотвратимый рок господа. Когда я начал погружаться на дно, я увидел Дауль-Бейта, который словно висел на лучах заходящего солнца, весь залитый красным светом заката, и поднимал вверх Хасаб ар-Расула. Потом я увидел, как пальмы и другие деревья на обоих берегах погружаются вниз вместе со мной и как все вокруг окрасилось в цвет крови. Что было после этого, я ничего не помню. Потом я увидел, что лежу на берегу среди толпы людей, услышал перекликающиеся голоса, заметил снующие туда и сюда фигуры. Я посмотрел и увидел, что рядом лежит, словно бездыханный мертвец, Хасаб ар-Расул. Я услышал голос своего дяди Махмуда, который звал: «Дауль-Бейт, Дауль-Бейт». Внезапно Хасаб ар-Расул вскочил и забегал, всматриваясь в лица людей и крича: «Дауль-Бейт, Дауль-Бейт». После этого люди заволновались, зашумели. Некоторые спустились в воду, другие побежали вдоль реки. На обоих берегах зажигались факелы, то там, то здесь, на том и другом берегу раздавались тревожные крики, и в наступившей темноте стало казаться, что весь мир взывает: «Дауль-Бейт». Мы ждали один день, другой, переходя от отчаяния к надежде и говоря себе «о, если бы», «дай бог», но Дауль-Бейт исчез бесследно и окончательно. Он ушел туда, откуда пришел, появившись из воды, ушел в воду, возникнув из тьмы, исчез во тьме. Хасаб ар-Расул плакал и говорил: «Невероятно, невероятно».