Татьяна Устинова - Кредит доверчивости

— Извините, что без стука, — с искренним раскаянием произнес он и, наклонившись, начал собирать ручки.

Я смотрела на его широкие плечи, обтянутые белым льном, и молчала, потому что — не скрою — мне нравилось, что он ползает передо мной на коленях. Под столом я нащупала туфли и втиснула в них уставшие ноги.

Черт принес… эту проигравшую сторону. Что ему теперь — предлагать кофе? Или обосновывать свое решение?

В любом случае я не собираюсь Троицкому ничего объяснять.

Он наконец разогнулся, поставил на стол пластиковый стакан и с тихим стуком сгрузил в него карандаши и ручки.

— Браво. Это было блестяще, — сказал Троицкий без тени иронии.

Меня пот прошиб, так как я в первую секунду решила, что это «браво» относится к моей ковбойской позе, в которой он меня застал. Но лицо Троицкого было настолько серьезным, что вывод напрашивался один — его слова относятся к моему приговору.

Не в его пользу.

— Иронизируете? — с усмешкой поинтересовалась я.

— Ничуть. — Он сел напротив — расслабленный, как всегда, и, очевидно, уверенный в своей мужской неотразимости.

— Ваше право обжаловать приговор в Мосгорсуде.

Андрей Иванович пожал плечами, словно давая понять, что приговор для него — дело второе.

— Я не хочу говорить о работе, — подтвердил он мою догадку.

Я вдруг смутилась, вспомнив, что так и не проконсультировалась у Натки, как вести себя в случае настойчивых мужских ухаживаний.

— Думаю, мой приговор не стал для вас неожиданностью, — стараясь не смотреть на Андрея Ивановича, я перевела разговор в деловое русло. — Если честно, я очень рада, что имею возможность трактовать закон, не нарушая общечеловеческих…

— Лен, — он накрыл мою руку теплой и мягкой ладонью. — Ну его, этот закон… Поехали посидим где-нибудь… Отпразднуем торжество этих… общечеловеческих норм морали и прочих сантиментов. И принципов.

— Вы серьезно?

Мне стало вдруг весело.

— Разве с таким лицом шутят?

— Господи… — Я не сдержалась и, стиснув виски пальцами, захохотала.

Троицкий кисло улыбнулся, как бы поддерживая мое веселье.

— Ой, извините… — Чтобы унять приступ смеха, я плеснула в чашку горячей воды из вскипевшего чайника и сделала маленький глоток. — Простите… Просто… я никогда еще не праздновала с проигравшей стороной в ресторане…

— Надо же когда-нибудь начинать, — перебил меня Троицкий.

— Вы меня что, клеите? — глядя на него в упор, напрямую спросила я.

— Клею, — кивнул он. — Кадрю и всячески обрабатываю.

— Зачем?! Я ведь уже вам не нужна. Как судья, я имею в виду.

Он встал и, лихо засунув руки в карманы брюк, прошелся по кабинету разухабистой походкой отъявленного хулигана. Вентиляторные потоки теребили его короткие волосы.

— Вот хоть убей, Лен, не вижу я в тебе судью. И никогда не видел… Только красивую женщину.

— Да ладно. Я никогда не была красавицей.

Он резко остановился и, облокотившись о стол, навис надо мной — приятной, симпатичной и хорошо пахнущей глыбой.

— Ты себе цены не знаешь, — мелодраматичным тоном произнес он, снова вызывая у меня желание захохотать.

Если бы не уроки Кирилла, я наверняка поверила бы этому «ты себе цены не знаешь».

Но я теперь тертый калач. Поэтому сказала:

— Вы зря теряете время.

— Почему?

— Потому что все это у меня уже было — греческий профиль, Шнитке, рестораны, Париж и «ты самая красивая».

— Что, обожглась?

— Еще как. У вашего брата — с деньгами и внешностью — как-то не очень с теми самыми моральными принципами. Нет их!

— Ты рассуждаешь как старорежимная барышня.

— Я такая и есть.

— Тогда выходи за меня замуж.

Он сказал это совершенно серьезно, без тени иронии.

Я уставилась на него в полной растерянности, чувствуя, как вспотела спина.

— Если ты не можешь со мной поужинать просто так, то выходи за меня замуж, — повторил Андрей Иванович.

— Ничего, что мы видимся в третий раз? — уточнила я.

— Нормально. Тем удивительнее будут открытия…

Сказать, что он был неприятен мне, я не могла…

Я вообще ничего не могла сказать себе, кроме того, что мне отчаянно не хотелось ни за кого замуж.

На данный момент, во всяком случае.

Ипотеку брать не придется, хихикнул кто-то внутри меня, — у него денег на три квартиры хватит…

— Ну? Что ты молчишь?

— Прикидываю. Мне квартира нужна, машина хорошая…

— Договорились.

— А еще я собираюсь пару-тройку детишек усыновить… А если серьезно, Андрей Иванович, мне кажется, я люблю другого человека.

— Того, с тюльпанами, что ли?

Я встала, давая понять, что этот цирк мне надоел.

До смерти…

Он достал из кармана ключи от машины, поиграл ими с задумчивым видом.

— Значит, у меня никаких шансов?

— Слушайте, да идите вы… — вырвалось у меня, оттого что надоело выкручиваться и уходить от ставшего вдруг неприятным разговора.

— Я все понимаю… Тебе надо подумать. Я подожду. — Он поцеловал мне руку, едва коснувшись ее прохладными губами, еще раз многозначительно повторил: — Я подожду… — и ушел, мягко прикрыв за собой дверь.

Я опять вскипятила чайник и сделала себе кофе. Тройной крепости.

Осталось горькое ощущение, что я обидела хорошего человека. Во всяком случае — неглупого. И нежадного.

— Ну и ладно, — пробурчала я вслух. — Я его вижу всего-то в третий раз!

До зуда в руках захотелось позвонить Говорову. Я даже телефон достала, но в последний момент передумала.

Старорежимные барышни никогда не звонят первыми.

Мобильник вдруг завибрировал у меня в ладони в беззвучном режиме.

— Кит, — улыбаясь, сказала я, — я только что отказала одному банкиру…

— Елена Владимировна, — громыхнул бас Таганцева, — я с нарядом мчусь к вам домой.

— С каким нарядом, душа моя? Со свадебным?

— С Наткой беда, — отрезал Константин Сергеевич и отключился.

После третьего удара шкаф начал медленно крениться на нее.

Она подперла его спиной, понимая, что выдержит еще от силы минуту-две, а потом убийца — ее Владик, ее принц и мечта — ворвется в квартиру и разрядит обойму в нее и Сеньку.

Соседи не помогут — они почти все на работе.

И Таганцев вряд ли успеет…

Господи, если бы она знала, что смазливое личико, хорошая фигура, легкий нрав и стремление к счастью могут иметь такие последствия…

Глухие удары в дверь становились все сильнее, шкаф больно ударял в спину…

То, что Тишко проделывал все это молча, без уговоров и угроз, было особенно страшно и не оставляло никаких шансов на спасение.

Он пришел убивать свидетелей. Его ничто не остановит. Он сделает свое дело и успеет скрыться до того, как нагрянет полиция.

Так всегда бывает в кино.

Сенька убежал на кухню, и его не было уже пару минут.