Ллойд Джонс - Мистер Пип

Все называли его Лупоглаз. Даже в ту пору, когда я была тощей тринадцатилетней девчонкой, мне приходило на ум, что он, скорее всего, об этом знает — и бровью не ведет. Он с интересом смотрел вдаль, а нас, босоногую мелюзгу, попросту не замечал.

При взгляде на него казалось, будто он когда-то видел или познал великие страдания и не смог их забыть. На большом лице таращились большие круглые глаза, будто хотели вырваться из орбит. Прямо как недотепы, застрявшие в дверях.

Изо дня в день Лупоглаз носил один и тот же белый льняной костюм. От влажной жары брючины липли к острым коленям. Случалось, он нацеплял клоунский нос. У него и свой-то нос был здоровенный, даже без этой красной лампочки. Но по какой-то причине, нам неведомой, в определенные дни он надевал этот красный нос — надо думать, не просто так. Улыбку его никто никогда не видел. А когда у него на лице торчал клоунский нос, каждый встречный поневоле отводил взгляд — зрелище было невыразимо жалкое.

При этом он тащил за собой тележку, в которой стояла его жена. Ни дать ни взять, ледяная королева. На острове почти у всех женщин волосы вились мелкими кудряшками, а Грейс давным-давно свои распрямила. Она собирала волосы на темечке, и получалась корона. Женушка Лупоглаза так и лучилась гордостью, даром что всю жизнь сверкала голыми пятками. При виде ее необъятного зада можно было только пожалеть стульчак. В голову лезли всякие мысли о ее матери: как она такую выродила, ну и прочее.

Попугаи, которые в половине третьего пополудни хоронились в кронах деревьев, разглядывали человеческую тень, на треть длиннее обычной. На улице были только мистер и миссис Лупоглаз, а казалось — целая процессия.

Ребятишки привычно увязывались за ними следом. А наши родители отводили глаза. На муравьев, что ползают по гнилой азимине, и то приятней было смотреть. Кое-кто, позабыв про зажатый в руке мачете, останавливался, чтобы проводить взглядом это шествие. Малышня видела только одно: белый человек везет чернокожую тетку. То же самое видели попугаи, то же самое видели собаки, что сидели на своих костлявых задницах, отмахиваясь лапами от назойливых москитов. А мы, ребята постарше, чуяли, что за этим кроется какая-то непростая история, обрывки которой иногда удавалось подслушать в разговорах взрослых. Миссис Уоттс — юродивая. Мистер Уоттс искупает старые грехи. А может, проспорил. Эта парочка немного смущала покой нашего островного мира, который испокон веков признавал только единообразие.

Миссис Лупоглаз держала над головой синий зонтик от солнца. Мы слыхали, что название ему — парасолька и что другого такого на всем острове не сыщешь. Нет, обыкновенные черные зонты были, конечно, не в диковинку, но вопросов мы не задавали и не пытались выяснить: чем же парасолька отличается от простого зонта? Не то чтобы мы боялись показаться тупыми — просто не хотели докапываться, чтобы не разрушить чудо. Одно название чего стоило: «парасолька», а задашь какой-нибудь дурацкий вопрос — и чуда как не бывало. К тому же все давно усвоили: любопытных бьют, и поделом.

Детей у них не было. А может, были, но уже выросли и уехали жить за тридевять земель: в Америку, например, или в Австралию, или в Британию. У этой парочки были имена. Жену звали Грейс, и кожа у нее была черная, как у всех нас. Мужа звали Том Кристиан Уоттс, и кожа у него была белая, как белок глаза, прямо какая-то нездоровая.

На кладбищенских плитах возле церкви по сей день сохранились английские имена. Доктор, живший на другом конце острова, носил полное англосаксонское имя, хотя и был из наших. А Лупоглаза мы величали «мистер Уоттс», чтоб и у нас в округе было хотя бы одно важное имя.

Вдвоем с женой они занимали бывший миссионерский дом. С дороги его даже не было видно. Прежде, как рассказывала моя мать, вокруг дома зеленела лужайка, но после смерти проповедника миссия пришла в упадок, а газонокосилка заржавела. Вскоре дом обступили заросли, а к тому времени, когда я появилась на свет, мистер и миссис Лупоглаз и вовсе отгородились от мира. Их видели только в те дни, когда Лупоглаз вывозил жену на улицу. Ходил кругами, как старый коняга вокруг колодца. У тележки были бамбуковые поручни. Миссис Лупоглаз за них держалась.

Для всякого лицедейства нужны зрители. Но миссис Лупоглаз даже не смотрела в нашу сторону. Мы того не стоили. Пустое место. А нам хоть бы что. Нас-то больше занимал мистер Уоттс.

Поскольку Лупоглаз был единственным белым на многие мили вокруг, малыши разглядывали его разинув рты, не замечая, что на их смуглые ручонки капает подтаявшее мороженое. Те, кто постарше, собравшись с духом, стучались к нему в дверь, чтобы задать несколько вопросов «для домашнего задания». Но когда дверь отворялась, некоторые застывали на месте и только таращились во все глаза. Правда, знала я одну девочку повзрослее, которую пригласили войти; не всем так везло. Она потом говорила, что в доме не повернуться от книжек. Эта девочка попросила его рассказать про свою жизнь. Лупоглаз усадил ее на стул, поставил перед ней стакан воды, и она, вооружившись карандашом, открыла тетрадку. Он сказал:

— Живу я, детка, очень долго. И надеюсь еще пожить.

Она это записала. На другой день показала тетрадь учительнице и удостоилась похвалы за такое начинание. Потом эта девочка даже принесла показать свои записи нам с мамой, так что я о них знаю не понаслышке.

Мало того, что Лупоглаз был последним из белых, — в наших глазах он выглядел очень значительной фигурой: во-первых, его окутывала тайна, а во-вторых, он служил доказательством кое-каких важных истин.

Мы росли в убеждении, что белый цвет — это цвет самых главных вещей: мороженого, аспирина, ленточек, луны, звезд. Правда, в детстве моего дедушки белые звезды и полная луна были куда важнее, чем теперь, когда у нас есть генераторы.

Наши деды, впервые увидев белых, подумали, что это привидения или какие-то новоявленные мученики. А собаки поджали хвосты, разинули пасти и уселись на дороге в ожидании праздника. Может, эти белые люди умеют прыгать задом наперед или перемахивать через деревья. Может, у них скопились объедки. Собаки всегда на это надеются.

Первым белым, встретившимся моему деду, был потерпевший кораблекрушение яхтсмен, который попросил у него компас. Дед не знал, что это такое, а потому с уверенностью ответил, что компаса у него нет.