Лев Ленчик - Свадьба

Кирилл позвонил мне на работу и сказал, что надо увидеться. Ну что ж, кто мешает, ответил я, не предполагая в его желании ничего особенного. Мы, в самом деле, давно не виделись. По-моему, с того дня (точнее, вечера), когда он сообщил о своей исторической жизни под именем защитника Масады — Илота.

— Понимаешь, нам надо срочно увидеться.

— Что значит срочно?

— Срочно значит срочно. Дело очень серьезное, не терпит отлагательства, назови любое время.

— Что-нибудь случилось? — я имел в виду, прежде всего, что-нибудь с ним, с его работой…

— А как ты думаешь, я тебе зря голову морочу? Я забегу к тебе сейчас!..

Мне с трудом удалось отложить встречу на обеденное время, сославшись на неимоверную занятость. Мы договорились встретиться на набережной Мичиган, неподалеку от наших офисов, но когда я спустился, то увидел его ожидавшим меня в вестибюле.

— Что за горячка? Ты же не при защите Масады.

— Представь себе, что дело, о котором я тебе скажу, не менее серьезное. А? Что? — он взял меня под руку и потянул к кожаной скамейке в углу зала.

— Погоди, пойдем к озеру.

На улицах было людно и шумно. Толпы народа на тротуарах, толкотня, скопление машин, рев моторов, сирен — все это, конечно же, мешало ему начать рассказ, хотя и был настолько поглощен собой, что совсем не среагировал на пару-другую реплик, брошенных мной между делом.

— Ну что, я могу уже говорить? — нетерпеливо выпалил он, едва мы уселись на набережной и я развернул свои дежурные бутерброды — один с колбасой, другой с сыром — и яблоко, которые каждое утро вот уже второй десяток лет готовит для меня Нинуля. — Ты кушаешь всегда одно и то же. Не приелось? Что?

— Поделимся?

— Нет, спасибо, я успел перехватить у нас в кафетерии. Ну так я могу начать. А? Что? Ты готов слушать?

— Я готов слушать.

— Хорошо. Тогда я начну.

— Только не забудь кончить.

Эту не очень удачную поддевку он, естественно, пропустил мимо ушей и сказал следующее:

— Вчера вечером я увидел твоего Сашку — с кем ты думаешь?

— Где ты его увидел?

— В магазине «Бест бай», в компьютерном отделе. Не важно. Но с кем, ты думаешь, я его увидел? Что?

— С кем же?

— Ты помнишь, я тебе рассказывал о Потапове? Стукаче, подонке, каких свет не знает. Он накрыл мою мать. А потом, спустя четыре месяца, — и отца. Они уже после этого не вышли. Только при Хрущеве меня известили об их смерти… Ну, ты это знаешь.

— И что же? Ты встретил Сашку с его сыном?

Я понял, что речь о Хромополке, как только он произнес имя Потапов. Ну конечно, Потапов! Не Сидоров, не Панин, ни Прокофьев — а Потапов. Простая, расхожая русская фамилия. Как же я раньше не вспомнил? Но он не мог накрыть его родителей — это не вязалось с его возрастом.

— Ты встретил Сашку с Потаповским сыном?

— Какой сын! С ним самим!

— Не будь мудаком. В каком году твои родители накрылись? После войны, так?

— В сорок шестом.

— Я и говорю после войны. Сколько Потапову было лет тогда?

— Сорок с небольшим, но это ничего не значит.

— Хорошо. Считай — сорок. Какой год сегодня? 88-ой, верно?

— Я же говорю, это ничего не значит.

— То есть, ты встретил Сашку с 82-летним стариком?

— Нет. Ты не даешь мне говорить. Можешь ты слушать? Ты ничего не понял. А? Что? Я тебе по секрету скажу…

— Не надо мне по секрету, я знаю, с кем мог быть Сашка. Он работал в нашем институте куратором от местного гэбэ. Да, его фамилия Потапов, но родителей твоих накрывать он попросту не мог, поскольку ему было тогда не более трех лет отроду.

— Ну хорошо, говори — я послушаю, — сказал чуть не плача Кирилл, открыто обескураженный тем, что я так бесцеремонно его перебиваю.

— На, — сказал я миролюбиво, — погрызи яблоко хотя бы.

Ручаюсь, что чисто механически, не соображая, что делает, он взял яблоко, ребром ладони располовинил его и одну половинку отдал мне. Перед нами расстилался суровый, зеленоватый Мичиган, который по величине и исходящей от него мощи мог бы вполне называться морем. Или даже океаном, ибо под ветром (было ветрено) вздымал приличных размеров волны. А за нашими спинами, сразу же за парапетом, пела, густо шепелявя, городская автострада. Покончив с бутербродами, я закурил.

— Дай я тоже подымлю за компанию.

Дал. Он еще раз повторил, что я ничего не понял, особо подчеркнул, что советская власть ничему меня не научила, что, когда он говорит, что Потапов — не сын Потапова, а сам Потапов, который накрыл его родителей, то он знает, о чем он говорит, и не надо из него дурачка делать, поскольку он сам не разучился еще считать до сорока.

И дальше (по секрету) понес такую ахинею, что я подумал, что кто-то из нас, наверняка, рехнулся. Один — потому что имел дар выдавать бред за правду, другой — потому что имел терпение его слушать.

Он рассказал о каких-то тайных лабораториях во внутренних сферах КГБ, в которых удалось получить некий чудодейственный препарат, предотвращающий старение, некий эликсир жизни, который, он знает это доподлинно, испытывали на заключенных, работающих в почтовых ящиках, т. е. — на сверхзасекреченных подземных заводах. Один из его дядей, крупная личность, по профессии ядерник, работавший в области ядерной биологии, сам однажды давал консультацию сотруднику одной такой тайной лаборатории. И кроме того, один из друзей их семьи, подвергшийся обработке этим препаратом до ареста, вернулся домой после пятнадцатилетней отсидки, ни на каплю внешне не изменившись.

— Что же, это жидкость какая-то? Микстура? Уколы? Или нечто лучевое, электронное?

— И то, и другое. Но это неважно.

— И потом, почему на заключенных и почему гэбэ?

— А ты не понимаешь?

— Гэбэ убивало, это да. Но предупреждать старение… да еще заключенных. Какое чудное гэбэ!

— А, видишь. Ты действительно, не понимаешь. Дело в том, что эта штука, на самом деле, от старения не спасала…

— Что?! — я офонарел.

— Именно. От старения как такового она не спасала. Только сохраняла, так сказать, внешность и физическую силу. А? Что? Ты понял меня? Этот препарат сохранял физическую силу. Ты понял?

— О да! Но что же, в таком случае, старело? Внешность — нет, сила — нет. Что же?

— Что же? Я тебе скажу что же . Ты не поверишь. Старели одни только детородные органы. Причем, с умноженной быстротой.

— У-у-умм, — промычал я, осеняясь. — Детородные органы? Тогда все понятно. А ты знаешь, что у каждой гиены два детородных органа: мужской и женский.

— Ты смеешься надо мной?

— Нисколько. Я просто не понимаю, как они делятся на самцов и самок, если у каждого — и то, и другое, и каждый может сам себя зачать.

Наконец, я привел его в замешательство.

На-ка, милый мой, получай за весь твой бред с эликсиром. Я срезал его так же, как один из героев Шукшина, деревенский всезнайка, срезал кандидатов наук, приезжавших в их село на побывку. С одной, правда, разницей — у меня не было зрителей.