Лев Ленчик - Свадьба

Этой процедурой я занимался до тех пор, пока медсестра не сказала «достаточно».

Я поставил стакан на близстоящий столик и, взяв Хромополка за руку, слегка приподнял ее, потом накрыл ее другой своей ладонью и стал гладить. Губы его зашевелились, и вдруг — опять чудо! — преодолевая слабость, он выдавил из себя длинную фразу:

— Хороший вы народ, но шибко спешите.

Я ничего не ответил. Я не знал, что ответить. Я был счастлив, что он заговорил. Значит жив! Значит поживем еще, наговоримся. Я одобрительно кивал и улыбался. И чувствовал, как слезная пелена обволакивает мне глаза. Я смахнул ее усилием воли и прикусил губу. Спустя некоторое время веки его закрылись, я уложил его руку обратно на кровать и стал озираться на приборы, на диаграммы и схемы на экранах, стараясь угадать, какая из них контролирует работу сердца.

— Хороший вы народ, но шибко спешите, — отозвалось между делом в сознании, как эхо.

На одном из экранов попрыгивала густая сетка линий-столбиков различной длины, создавая в совокупности волнообразную кривую на концах — снизу и сверху. Это сердце. Так скачет сердце.

— Что он сказал? — спросил за спиной молодой мужской голос.

— Кто?

— Мистер Потапов.

— Мне трудно перевести. Непереводимое.

— Но все-таки.

— Я говорю «непереводимое».

Голос замолчал.

Глаза у мистера Потапова закрыты. Лицо неподвижно. Видимо, снова провалился в яму сна. Пора домой.

Не знаю, чего я еще мешкал, не уходил. Все казалось в норме. Он будет жить. И это главное. Я смотрю на капельки жидкости, равномерно ползущие в прозрачной трубке. Зеленые. Прозрачно-зеленые.

Сколько оттенков у зеленого цвета?

Капля остановилась. Дернулась. Вперед, назад. Пошла. Снова остановилась. Что-то неладное!

Подскочила сестра. Что-то делает с капельницей. Гляжу на сердечный экран. Почти нет амплитудных бугорков! Почти сплюснутая линия! Вылетаю из палаты. Где врач? Врачи где?

Немедленно врача! — ору во всю глотку.

Расползаются широкие ворота лифта. Носилки кожаные на длинных лапах с роликами. Санитары. Мгновенно весь этаж наполняется синими пижамами. Суетня, беготня. Хромополка увозят.

Куда его везут?!

Хромополка увозят на длиннолапых носилках на повторную операцию. Вместе со всеми ныряю в раскрывшуюся пасть лифта.

Бегу со всеми до операционной. Бегу до тех пор, пока кто-то — за плечо. Стоп. Дальше нельзя. Тот же, смахивающий на Чака молодой человек. Тоже, видимо, сотрудник. Будем ждать здесь. Заводит меня в соседнюю комнату. Большие окна. Еще горят фонари, но уже чувствуется, что вот-вот проклюнется рассвет. Круги туманного, молочно-серого марева вокруг фонарей, как нимбы святых.

Сотрудник протягивает мне руку. Называет свое имя. Его зовут Стив. Очень приятно. Очень он нужен сейчас. А впрочем, — все же не один. Хоть какая, да компания. Сидим, молчим. Белые, короткие, распавшиеся на бока волосы. Ровный острый нос. Снова появляется Чак. Старый знакомый. Привет. — Привет. Снова предлагает пройтись за кофейком. Отказываюсь.

— Сходи с мистером Стивом.

У американцев не принято прибавлять «мистер» к имени. Возможно, и звучит нелепо. Но я всех своих сослуживцев так называю. Мистер Том, мистер Бен. Мое изобретение. Борьба против пресного однообразия. Ничего, привилось. Многие в ответ и меня так зовут. Значит приняли.

Мистер Стив не выражает согласия.

— Покурить, — говорю я, — другое дело.

— Заодно и покуришь.

— Нет, — говорю, — я покурю на балконе.

Выхожу на балкон. Закуриваю. На фонарях туманные нимбы, а вдали за лесом — тонкая паутинка алого небесного света и подсвеченные ею барашки облаков. Смотрю вниз на ползущие коробочки автомобилей у приемного покоя. Паркинг забит.

Выходит Чак.

— Одолжи сигарету.

Видно, что не курящий. Пыхтит, не затягиваясь.

— Что тебе мистер Потапов сказал?

— Когда?

— В палате.

— А, в палате. Что же он мне сказал? Он попросил увлажнить ему губы водкой.

— Серьезно? — расцвел.

— Позитивно.

— Я думаю, что врать тебе не имеет смысла. Все разговоры в палате все равно записываются.

— Тогда зачем спрашивать? У вас переводчиков нет?

Загасил сигарету, вернулся в комнату. Чак — за мной. Сидим втроем по разным концам, молчим. Говорить не о чем. Откидываюсь на спинку, прислонив затылок к стенке. Веки тяжелеют. С закрытыми глазами сидеть опасно. Заснуть — раз плюнуть…

Галлюцинирую.

— Кто наделен правом распоряжаться чужой жизнью?

— Я, — ответил чей-то голос из глубины комнаты.

— Ты?

— Я.

— Кто же ты? — спросил я.

— Ты, — ответил голос и превратился в меня.

Было очень странно смотреть на себя со стороны. Он, то есть Я, был в одних белых кальсонах и очень худой, и все лицо его, то есть, мое лицо, было покрыто белой растительностью. Я сразу понял, что это сон, и открыл глаза. Он же, мой бородатый двойник или, как американцы говорят, Я-второй, остался стоять посреди комнаты и глазеть на меня. Я-два, — мелькнуло в голове. Буду называть его Я-два для удобства рассказа, чтобы не путать с собой. Но только я об этом подумал, он подошел ко мне вплотную и сказал:

— Ах Наум, Наум, не Я-два, а Ядве. Ты совсем потерял чувство имени, колорита!

— О Исаак, это ты? — обрадовался я, вглядываясь в бородача. — Тогда уже не Ядве, а Яхве.

Я, по обыкновению, стараюсь подыграть его страсти к каламбурам.

— Тоже правильно, — отвечает он, и я с ужасом вижу, что это уже не Исаак, а некий незнакомый старец с большими гневными глазами.

— Голос крови брата твоего вопиет ко мне из земли!

— Брата?!

— И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста твои лживые, чтобы принять кровь брата твоего от руки твоей.

Его голос гремел над моим ухом так близко, что я чувствовал жар его дыхания. Я пытался отодвинуть его от себя, но руки не повиновались. Оставалось наклонить голову и сбить его с ног головой в живот. И когда я так сделал, то полетел в бездну, словно никакого живота и не было, почувствовав, однако, боль в шейном позвонке.

Я очнулся в совершенно нелепой позе, с грудью, лежавшей едва ли не на коленях, и с головой, свисавшей едва ли не до пола. Первая мысль: как бы не стать посмешищем в глазах этих юных соглядатаев. Огляделся — комната, к счастью, была пуста, но сердце колотилось так, словно вырвалось из объятий смерти.

И тем не менее, сон этот я истолковал оптимистически. Все хорошо, подумал я, сон в руку никогда не бывает. По крайней мере, у меня. Что ни приснится — в жизни будет наоборот. И с Семой все обойдется, и с Хромополком.

— Ты сексот!

На журнальном столике, меж журналов и газет виднеется какая-то голубая самодельная карта с очень странной интригующей надписью. «Миграция двенадцати израильских колен (кавказцев)». Что за муть? Причем здесь кавказцы? Верно ли перевожу?