Томас Бернхард - Стужа

Незримые веревки, которыми он меня всё крепче приторачивал к возлагаемому на меня поручению, создавали между нами почти нестерпимое напряжение, и аргументы, которые он на меня обрушил, я воспринимал как вбиваемые в мозг гвозди. Но он старался всё же не слишком морочить мне голову и ограничился строгими инструкциями. Местность и впрямь приводит меня в ужас, еще больше ужасает само селение, обитаемое очень низенькими криворослыми — можно добавить — и слабоумными людьми. В среднем не выше ста сорока сантиметров ростом, они бродят между изъеденными временем стенами и какими-то мостками, зачатые и рожденные в пьяном беспамятстве. Они кажутся типичными аборигенами именно этой долины. Венг расположен высоко в горах, но в такой же мере и низко — в ущелье. Перевалить через отвесные скалы невозможно. Только дорога внизу выводит куда-то. Ландшафт в силу такого уродства имеет некий характер, чем превосходит прекрасные ландшафты, у которых нет никакого. У всех здесь пропитые, истонченные до верхнего «до» какие-то детские голоса, которыми они вонзаются в уши всякого прохожего. Колющие удары. Уколы теней, должен я уточнить, ибо до сих видел лишь тени людей, призраки, прозябающие в убожестве и какой-то знобящей тревоге. И эти голоса, укусы теней поначалу морочили меня, раззадоривая еще больше. Мои ощущения, несмотря ни на что, были вполне трезвого свойства и потому не подточили меня. В сущности, всё мне казалось просто тягомотиной, то бишь чем-то до безобразия неудобным. К тому же я волочил фибровый чемодан, содержимое которого грохотало в беспрерывном броуновском движении. Путь снизу, от железнодорожной станции, где разбросалось что-то промышленное и строилась большая электростанция, наверх, к Венгу, можно было проделать только пешком. Пять крутых километров, единственная дорога, во всяком случае — в это время года. Всюду лающие, воющие собаки. Могу себе представить, какой заворот мозгов происходит у людей от тех ощущений, что испытал я, поднимаясь к Венгу и в нем самом, если их не отвлекает работа, или забава, или какое-нибудь другое занятие с той же целью, вроде блуда, или богомолья, или пьянства, или всего этого одновременно. Что влечет человека, подобного живописцу Штрауху, в такие места и в такую пору, в места, которые, должно быть, неотвязно истязают его зрение.

Моя миссия — сугубо секретная, и мне ее специально, обдуманно, с эффектом внезапности поручили в самый последний момент. Не сомневаюсь, что ассистенту давно уже пришла в голову идея отрядить меня для наблюдения за его братом. Почему именно меня? Почему не кого-нибудь другого из числа таких же, как я, практикантов? Может, потому, что я часто подходил к нему с трудными вопросами, а другие не подходили? Он мне строго-настрого приказал не давать художнику ни малейших поводов для подозрений в том, что я каким-то образом связан с его братом, хирургом Штраухом. Поэтому мне, если спросят, надлежит отвечать, что я изучаю право, только бы подальше от медицины. Ассистент взял на себя дорожные расходы и суточные. Он выдал мне сумму, казавшуюся ему более чем достаточной. Он требовал от меня точности наблюдений, не больше. Полной картины поведения своего брата, его повседневной жизни. Отчета о его привычках, замыслах, помыслах и суждениях, о походке, о манере жестикулировать, горячиться, «отталкивать людей». О том, как он пользуется тростью. «Проследите, какую функцию выполняет палка у него в руке, проследите самым тщательным образом».

Хирург не видел художника двадцать лет. Последние двенадцать они даже не переписываются. Художник открытым текстом называет их отношения враждой. «И все-таки я как врач предпринимаю попытку», — сказал ассистент, для этого ему нужна моя помощь. Мои наблюдения могли бы оказаться ему полезнее, чем всё прочее, к чему он уже прибегал. «Мой брат, — сообщил он, — как и я, человек неженатый. Он, как говорится, человек умственный, но и с безнадежным сумбуром. Терзаем пороками, стыдом, благоговейным идеализмом, чужими и собственными упреками, инстанциями… Мой брат — из разряда перекати-поле, то есть существо, гонимое страхом. Опасный сумасброд. Человеконенавистник». Это задание — частная инициатива ассистента и является частью моей шварцахской практики. Впервые в жизни наблюдение обернулось для меня работой.

Я было собрался прихватить с собой книгу Кольтца о патологии головного мозга, которая подразделяется на «повышение функциональной активности» (симптомы раздражения) и «ослабление функций» (паралич) мозга, но забыл это сделать. Зато я взял с собой книгу Генри Джеймса, отвлекавшую меня от занятий еще в Шварцахе.

В четыре часа я вышел из гостиницы. В неожиданном кондовом покое меня пробрало — и не только до костей — какое-то жуткое беспокойство. Такое чувство, будто я, как смирительную рубашку, надел на себя эту комнату, а теперь ее непременно надо снять. Я кинулся обратно, вниз по тропе, направился в обеденный зал. На мои оклики никто не ответил, и я вновь вышел. Споткнулся о какой-то ледяной бугорок, но моментально выпрямился и наметил цель — пенек, торчащий метрах в двадцати пяти. Перед ним я остановился. Вокруг только пеньки и виднелись, они повсюду торчали из снега, разлохмаченные, как после массированного обстрела. До меня вдруг дошло, что я больше двух часов проспал, сидя на кровати. В моей усталости были повинны дорога и новое окружение. Фен, теплый ветер, — мелькнуло у меня в голове. Тут я увидел, как из перелеска, что начинался не дальше чем в ста метрах от меня, вываливается фигура: несомненно, художник Штраух. Я мог разглядеть лишь голову и корпус, ноги скрывал гребень сугроба. В глаза бросалась большая черная шляпа. Словно нехотя, с натугой, как мне показалось, художник передвигался от пенька к пеньку. Он опирался на палку, которой тотчас же сам себя подгонял, вызывая ассоциации с перегоном скота, но при этом был и погонщиком, и палкой, и убойной скотиной одновременно. Однако это впечатление мгновенно стерлось практическим вопросом: как бы побыстрее да половчее подойти? Как я ему представлюсь? Просто подойти и о чем-нибудь спросить? Может, это и есть самый испытанный, хоть и примитивный, способ, каким пользуется всякий, кто хочет узнать дорогу или время? Да? Нет? Да? И так и этак? Да. Я решился пойти наперерез.

«Вот ищу гостиницу», — сказал я. И всё получилось отлично. Он окинул меня оценивающим взглядом: мое неожиданное появление скорее пугало, чем располагало к доверию, — и повел меня за собой. Он сказал, что живет в гостинице постоянно, а вообще останавливаться в Венге можно только из любви к эксцентрике либо по глупости. Ничего себе уголок для отдыха. «Вы вон про ту гостиницу?» Тут, дескать, и молодых глаз не нужно, чтобы увидеть, какая это нелепость. «В этих-то местах?!» Столь абсурдная идея может прийти только идиоту. «Или кандидату в самоубийцы». Он спрашивал, кто я, что я, чему обучаюсь. Должен же я покуда еще чему-то учиться. Я ответил так, словно иное мне никогда и не снилось: «Юриспруденции». Это его устроило. «Спокойно идите вперед, я человек старый», — сказал он. Вид его — вот что в какие-то мгновения так пугало меня. Я даже поежился при нашей первой встрече: настолько беспомощным он выглядел.

Читать дальше