Евгений Свинаренко - Учитель-психопат

Директор протер лоб носовым платком. Сафронова, нервно дыша, заявила:

— Товарищи, полюбуйтесь, Жиров Кирилл — наша, так сказать, гордость в кавычках. Что, Жиров? Стыдно?

— Мне нечего сказать, — надменно ответил Жиров.

— Нет, вы только посмотрите на него… — взялась за голову завуч.

Сложив ногу на ногу, Готов пристально смотрел мальчику в глаза, кусал губы и сопел. Остальные педагоги качали головами и перешептывались.

— Людмила Николаевна, прошу, Вам слово.

Донец, хоть и преподает «русский язык», но говорит с ярко выраженным деревенским акцентом, свойственным для данной местности, и не всегда правильно строит фразы. Она подскочила, как будто ее ударило током, и судорожно достала из папки несколько листков бумаги:

— Я… я… вот, это самое… сочинение ученика 8-го «В» класса Жирова Кирилла зачитываю. «Мне не нравится Пушкин. Я считаю его произведения полным идиотизмом, а роман в стихах «Евгений Онегин» пропагандой никчемного, буржуазного образа жизни. Когда у меня будут дети, я ни за что не разрешу им читать Пушкина».

Публика оживилась, даже директор отвлекся от мыслей о ждавшей в сейфе опохмелке. Донец продолжила:

— Еще интересней. «Обломов — это человек, который постоянно обламывается. Таких, как он, надо расстреливать во внутриутробном состоянии. Обломов — наш классовый враг. Необходимо сжечь все книги Гончарова в назидание потомкам».

Педагоги молчали, переваривали сказанное. Директор надул щеки и со свистом выдохнул:

— Да ты, батенька, революционер.

— Антиглобалист, — огрызнулся Жиров.

— Что, по-твоему, означает слово «антиглобалист»?

— Это человек, который против глобализации мировой экономики. Тема для отдельного разговора.

Донец положила на стол директора листы:

— Посмотрите, Владимир Константинович, сочинения разрисованы свастиками и разной дрянью. Жиров, кто тебя научил этому?

Жиров молчал и гордо смотрел сквозь педсовет.

— Что делать с тобой будем? — спросила Сафронова. — Родители тобой не занимаются, на вызовы не приходят.

— Что хотите, то и делайте. Можете расстрелять.

— Ты должен понять, школа — это…

— Пусть дир выпорет его!!! — заорал Готов.

— Какой дир? — не поняла завуч.

— Какой, какой… директор наш.

— Рудольф Вениаминович, давайте посерьезней.

Мальчик усмехнулся и скрестил на груди руки. Все заметили, что директору было не до разборок с антиглобалистами. Он поглядывал то на часы, то на сейф с «заначкой». Вообще, идея собрания принадлежала вездесущей и неугомонной Сафроновой, а подобное происходило нередко. Так что директора понять можно.

Готов поднялся со стула, прошелся по кабинету и громко спросил:

— Нельзя ли мне провести допрос? Надеюсь, со мной он не будет так разговаривать.

Сказать по правде, многим учителям нравятся такие собрания, но не каждый способен признаться себе в этом. Чувство с родни захвату в плен вражеского солдата, ощущение превосходства и безнаказанности. Поэтому все согласились.

Выждав театральную паузу, Готов вплотную приблизился к Кириллу:

— Что, Жиров, допрыгался? Здесь нет никого, кто бы мог тебя защитить. Выйдешь ты или нет из этого кабинета, вопрос. Большой вопрос. Отвечай, кто надоумил тебя?!!

— Че Гевара.

— Что ты говоришь… Слушай, а давай мы все скинемся с зарплаты и купим тебе билет в Боливию. Джунгли посмотришь, заодно подвиги твоего Че Гевары повторишь. Голову свою пустую сложишь.

— Я подумаю, — отвел взгляд Жиров.

— Надо не думать, а знать. Думать надо меньше — делать больше. Чем меньше думаешь, тем больше знаешь.

Оглянувшись, Готов нашел поддержку среди слушателей и приободрился:

— Жиров, Жиров, дать бы тебе по морде, чтобы кровь два часа шла.

— Не имеете права, — ничуть не испугавшись, сказал школьник.

— А что ты мне сделаешь?

— Я на вас в суд подам.

— Как страшно, ой-ой. Кому там больше поверят, мне или тебе?

— Рудольф Вениаминович, давайте по существу, — жалобно попросил Смирнов.

Схватив сочинения с директорского стола, Готов стал трясти ими перед лицом Жирова и громко кричать, брызгая слюной:

— Это что такое, поганец ты этакий! Сколько это может продолжаться! Думаешь, ты такой умный?! Я же так не думаю. Какой антиглобализм, какой Че Гевара? Пушкин, Лермонтов, Толстой — вот твои идеалы, запомни… Некрасов еще и Лука Мудищев!

— Что Вы на меня орете?

— Ты дурак, Жиров.

— Отнюдь.

— Не отнюдь, а увы. Люди налоги платят, чтоб тебя, барана, выучить, а ты словоблудием в сочинениях занимаешься. За это пороть надо.

— Да, пошел ты, — с ухмылкой сказал Жиров.

Лицо Готова покраснело и задрожало. Рот превратился в оскал, а кисти рук в распальцовку:

— Ты, ч-у-у-у… ты за базар отвечаешь?.. В натур, фильтруй базар…

Учитель резко поправил галстук и превратился в эдакого джентльмена.

— Дамы и господа. Владимир Константинович. Позвольте мне пустить кровь.

Напевая песню группы «Роллинг Стоунз» «Let It Bleed», Готов встал в боксерскую стойку.

Жиров развернулся и пошел к двери. Готов вслед закричал:

— Я ставлю вопрос об отчислении! На худой конец, отдадим его в интернат!

— Жиров, вернись, — строго сказала завуч.

Но директор остановил:

— Надежда Ивановна, давайте продолжим в следующий раз, у меня дел по горло.

— Хорошо, — обиженно сказала завуч, — но учтите, Ваше малодушие, Владимир Константинович, до добра не доведет.

Педагоги во главе с завучем вышли из кабинета директора.

Готов стоял у окна, направив калейдоскоп на солнце. 5-й «Д» заходил в класс и рассаживался по местам.

— Стой, — боковым зрением учитель заметил идущего к своей парте Вову Лялина. — Подь сюды.

Вова подошел. Готов погладил мальчика по голове и спросил:

— Хочешь в подзорную трубу посмотреть? Увеличенье сто крат.

— Хочу, че не посмотреть-то, — самонадеянно заявил школьник.

— Посмотри, раз так хочется.

Готов передал Лялину калейдоскоп и тот стал через него всматриваться в улицу.

— А че… как тут, — не понял Вова, — узоры какие-то. Это не подзорная труба.

— Гы-гы-гы, — заржал Готов. — Облажался? Дай сюда!

Лялин отошел, а Готов обратил внимание на учеников. Девочки рассматривали и дружно обсуждали принесенную кем-то куклу Барби. Мальчики стреляли по девочкам маленькими бумажными шариками из любимого оружия — плевательных трубочек. Верещагин лег животом на парту и стал крутиться. Иванова грязно выругалась, убирая со лба прилетевший бумажный шарик.

— Ду-у-у-у! — гудком поезда хотел успокоить детей Готов.

Положительного результата не последовало. Тогда он завизжал, как женщина, увидевшая мышь. Дети притихли.

— Совсем совесть потеряли, — сказал учитель. — Ты, Верещагин, меня достал уже, ну-ка, слезь быстро с парты. Вашу бы энергию да на оборонку. Хусейн до сих пор бы Ираком руководил. Я не пойму, вы дома себя так же ведете, как в школе? Иванова, повернись сюда! На перемене общаться будешь. Да уберите вы эту куклу, наконец, пока я ее в клочья не разорвал и не сжег! Господи, за что мне такое наказание? Вас много, а я один, как Алладин в джиновской лампе.