Грэм Джойс - Реквием

— Но чем же вы займетесь? — спрашивали они, глядя на него со скорбной сдержанностью, выдававшей их общее мнение, что его уход связан со смертью Кейти, заговаривать о которой они не решались.

Том в ответ лишь пожимал плечами и морщил лоб, что никак не могло удовлетворить их заботливое любопытство.

Прежде чем пройти в кабинет Стоукса, он зашел в свой класс, чтобы взять кое-что из личных вещей, и заглянул с этой целью в шкаф, стоявший в кладовке. Тут были магнитофонные кассеты, слайды, учебники и журналы — все это он оставлял в наследство своему преемнику. В ящике стола также не было ничего ценного — обычная макулатура и пачка фотографий, снятых во время поездок со школьниками, — но это надо было убрать. Среди прочего завалялся сборник научно-фантастических рассказов в мягкой обложке. Одна из страниц была заложена листком бумаги. Он вынул листок и прочитал на нем: «Жизнь быстролетна. Купи хлеба и молока. Я люблю тебя».

Почерк Кейти. Эта записка — памятка о необходимых продуктах — валялась здесь в неприкосновенности около года. Вот уже почти год эти маленькие записки, как призраки прошлого, попадались Тому в шкафах, коробках и ящиках письменного стола. Умирая, люди оставляют после себя всякую ерунду вроде пыли и пепла, засоряющую жизнь тех, кто вынужден по-прежнему влачить ее. Вымести из дома все это дочиста невозможно. Воспоминания ютились в заросших паутиной углах за гардеробом и буфетом, скрывались за радиаторами, прятались на полках; подобно осколкам битого стекла. Казалось, что они ждали своего момента, чтобы вонзиться в беззащитную кожу руки, которая случайно наткнется на них.

Сначала ему приходилось сражаться лишь с этими призраками. Они, как всегда бывает, вызывали комок в горле и внезапный прилив слез. Он все еще держал в руке записку, которую нашел в классной комнате, когда вдруг понял, что кто-то стоит в дверях.

Это была Келли Макговерн из класса, в котором он преподавал английский. Местные мамаши давали своим детям имена американских знаменитостей. Все мальчики были Динами и Уэйнами, с детства записанными в правонарушители и щеголявшими пирсингом и серьгами в ушах; девочки были претенциозными, жеманными, носили имена вроде Келли или Джоди. Келли Макговерн только-только исполнилось пятнадцать.

«Убирайся, — подумал Том злобно, — убирайся вон, маленькая сучка. Только тебя здесь не хватало».

— Привет, Келли! — улыбнулся он ей.

Келли в нерешительности стояла в дверях, держа в руке сверток в подарочной бумаге. Она была в школьной форме — черном блейзере, короткой черной юбке и черных колготках. На кармашке блейзера, чуть выше невысокой груди, была вышита эмблема школы — красная роза. Из-за своеобразного расположения лепестков Тому всегда казалось, что роза роняет каплю алой крови, застывшую в воздухе. Чуть ниже розы находился завиток школьного девиза: «Nisi Dominus Frustra». [2] Без Бога все напрасно (лат.). Тот факт, что он не мог растолковать смысл этого девиза школьникам, если и не был причиной его ухода из школы, то, по крайней мере, ускорил его.

— Это латынь. Отрывок из псалма. «Если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж». [3] Псалом 126:1. Иначе говоря, без Бога все напрасно.

— Какого города?

А действительно, какого? Ох уж эти любители задавать вопросы. Город треклятого человеческого сердца, мальчик. Тебе ни к чему знать, что это за город. Это просто девиз твоей школы. А что он значит, тебе лучше не знать.

— Ты что-то хотела, Келли? — спросил он.

— Я принесла вам подарок на прощание. Вот.

Она осмелилась наконец войти в класс и протянула сверток, избегая смотреть Тому в глаза. Вместо этого она косилась на раскрытую кладовку. Он прикрыл дверь и запер ее на ключ. Затем взял у нее сверток и развернул его.

Это был пахнущий типографской краской сборник стихов ливерпульских поэтов: Макгафа, Генри, Паттена. Точно такой же сборник кто-то из школьников украл у него. Он тогда задержал класс после урока, сказал ученикам, что его радует их пристрастие к поэзии, и предложил «заимствовать» у него книги и дальше. На этом он их отпустил.

— Спасибо, это очень трогательно. Даже не знаю что сказать.

Келли по-прежнему не поднимала глаз. Она тряхнула своими волосами с медным отливом и застыла на месте, скрестив ноги. Он чувствовал, как она напряжена. Это как-то странно на него действовало. Похоже, ей не хотелось уходить.

— Мне нужно запереть класс, Келли.

— О'кей.

— А еще я должен зайти к директору перед уходом.

Она наконец посмотрела на него. Ее бледно-голубые глаза были промыты светом. Затем она повернулась и вышла из класса, закрыв за собой дверь. Том облегченно вздохнул и собрал в картонную коробку то немногое, что хотел взять с собой. После этого он прошел в кабинет Стоукса.

— Еще не поздно взять заявление обратно, — говорил Стоукс. — Даже на этой стадии. Вы ведь хороший учитель. Мне не хочется терять вас. Нам всем не хочется вас терять.

Тому никогда не нравился директор, который сидел перед ним за столом, сцепив перед собой большие руки почти в молитвенном жесте и выкатив глаза, словно между двумя мужчинами не может быть более важного разговора, чем о работе, что, в общем-то, было верно. Обладая непробиваемым упорством, Стоукс редко покидал пределы своего кабинета, а насаждаемую им в «Давлендсе» педагогическую систему Том презирал. Ее краеугольными камнями были обязательные общие собрания и обсуждения учебных планов — в соответствии с добрыми старыми традициями классических гимназий. Собрания проводились в строго христианском духе, хотя третью часть учеников составляли индусы, сикхи и мусульмане; закрытая школьная форма была неукоснительным требованием даже в изматывающую жару; учебные планы имели целью надеть смирительную рубашку на всех учителей, обладающих творческой жилкой, и ревниво оберегали школьную рутину от посягательств с их стороны.

Том взял за правило иногда саботировать выполнение инструкций, хотя не побрезговал снискать расположение директора тем, что согласился преподавать основы религии, предмет, от которого открещивались все остальные учителя. И теперь ему в голову пришла циничная мысль, что Стоукс не хочет его отпускать, боясь, что не найдет подходящей замены на это место.

— Том, вы все еще не можете справиться со своей утратой?

Приехали. Остальные избегали затрагивать эту тему. Правда, нельзя было отрицать, что в течение всех этих месяцев после гибели Кейти Стоукс был с ним особенно добр, мягок и даже предупредителен.

— Да нет, я вовсе не из-за этого, честное слово.

— И не из-за той надписи?…

— Нет. Я уже говорил: просто решил сменить обстановку.

— Правда?