Грэм Джойс - Реквием

Он исчез.

Вокруг осталась одна сплошная чернота. Она напрягла слух, пытаясь услышать его дыхание или движение потревоженной им воды, но ни один звук не нарушал тишины. Все, что она слышала, — это собственное дыхание и стук своего сердца.

— Ахмед, — окликнула она его негромко, затем повысила голос: — Ахмед! — Ее голос прокатился по туннелю. — Вот скотина! Зачем ты бросил меня тут?

Ее крик затихал, забиваясь в расщелины. И фонарик ее он зачем-то отобрал. Пройдя вперед несколько шагов, она потеряла ориентировку. С какой стороны они пришли? Не обманул ли он ее, сказав, что они достигли середины туннеля? Она прошла еще несколько шагов и, ударившись о мокрую скалу, вскрикнула. Она стала ощупывать камень и бессознательно вцепилась в него ногтями, словно центр земной тяжести сместился и она могла полететь вверх тормашками.

И тут она почувствовала, что в туннеле, кроме нее, есть кто-то еще.

Она услышала тихое дыхание, и ее кожа словно вывернулась наизнанку, как перчатка. Она пыталась крикнуть, но издала лишь сдавленный хрип:

— Ахмед?

Никакого ответа. Но что-то стояло в воде в нескольких футах от нее, массивное и внушительное. Она ощущала чье-то холодное присутствие. Еще одна волна пробежала по ее телу, и она передернулась, словно спрыснутая кислотой. Ее чуть не вырвало. Шерон чувствовала, как это «что-то» увеличивается в размерах и приближается к ней. Она еще крепче вцепилась в стену.

Ноздри ее затрепетали, почувствовав знакомый запах. И в это время вспыхнули два тонких луча света, пересекаясь над водой. Из черного потока навстречу ей поднималась каменная статуя в человеческий рост. Это была разъеденная временем каменная средневековая фигура женщины с распущенными волосами и чашей в руках. Протянув руку, Шерон притронулась к ней. Камень был невероятно холодным. Капли влаги выступали на серых каменных щеках фигуры, словно застывшее дыхание.

Когда пальцы Шерон коснулись влажной каменной щеки, их тепло наполнило фигуру, и она ожила, камень превратился в живую плоть. Перед Шерон была старуха с откинутым назад черным покрывалом. Татуированная Магдалина, с которой стекала вода. Теперь вместо чаши она держала на коричневой ладони мертвую белую птицу.

Шерон прижалась спиной к стене, из горла ее сквозь сжатые зубы вырвался сдавленный крик. Фигура Магдалины росла и поднималась из воды, но рябь, появившаяся на поверхности, казалось, потревожила призрак, и он претерпел вторичное превращение.

— Кристина! — выдохнула Шерон, увидев перед собой свою клиентку из реабилитационного центра.

Кристина стояла в воде в джинсах и футболке, на лице ее блуждала блаженная улыбка. Она ничего не ответила Шерон, с ней уже происходила новая трансформация. Она превращалась в Кейти.

Руки Кейти были сложены рупором вкруг рта, как будто она старалась докричаться до Шерон с другого конца времен. Но изо рта не исходило ни звука, и лицо Кейти было искажено от ярости. Шерон схватилась за горло, задыхаясь.

— Что? Что ты хочешь сказать, Кейти? — прошептала она.

Но Кейти, страдая в своем молчании, безуспешно взывала к ней через бездну.

По образу пробежала рябь, и вместо Кейти появился еще один идол, похожий на ханаанскую богиню, высеченную из желтого камня. Но в следующий момент и этот идол исчез, видения стали меняться с калейдоскопической быстротой. Теперь к Шерон тянулась какая-то мерзкая тварь, существо со дна первобытного океана, сверкающее панцирем, как жук, и пытающееся схватить ее своими гибкими щупальцами. Однако оно быстро сменилось последним номером программы — фигурой с лицом Шерон и ртом, открытым в беззвучном крике. Сама она, парализованная ужасом, даже не находила сил, чтобы напрячь голосовые связки.

Затем рядом возник Ахмед, пытавшийся успокоить ее. Но она не понимала ни слова из того, что он говорил. Ахмед повел ее прочь от этого места, но Шерон еще долго оглядывалась, боясь, не преследует ли ее еще какое-нибудь уродливое создание, вынырнувшее из жидкой темноты.

Когда они вышли из туннеля около Силоама, она села на берегу, не в силах даже плакать. Ее собственное отражение в воде было нормальным. Ахмед время от времени поглаживал ее по плечу.

— Что это было? — спросила она.

— Джинны, разумеется.

— Значит, вот как они выглядят.

— Они принимают разный вид перед разными людьми. Я не знаю, что ты видела.

— Но вот та тварь, которую я видела последней, — это и есть его сущность?

— Я не знаю. Ты сама создаешь ту форму, в какой они перед тобой предстают. Все зависит только от тебя.

— Но если можно придавать им разные формы, значит, можно и прогнать их?

— У меня это не получается. Я слишком влюблен в свою джиннию.

Она посмотрела Ахмеду в глаза и не могла решить — то ли он окончательно сошел с ума, то ли настолько мудр, что ей его просто не понять. Тут она заметила, что ее собственное отражение в воде внимательно разглядывает ее.

С кем он должен был встретиться в тот день? В тот день, когда погибла Кейти, когда она, по собственной воле, вырвала с корнем дерево из земли, околдовав его, и умолила ветер обрушить его ей на голову, став наконец жертвой и мученицей. Том винил ее в ее собственной гибели. Она искала смерти. Накликала ее, заставила ее прийти за ней. И все для того, чтобы наказать его.

С кем же у него было назначено свидание в тот день? Этот вопрос Тоби, брошенный накануне под занавес, не давал ему покоя, когда он вечером возвращался в квартиру Шерон. Может быть, он сразу ответил бы на него этой еврейской карлице-горгоне, если бы она не держалась так самоуверенно. Она знала ответ, она инстинктивно догадалась обо всем практически сразу — так люди, чувствуя, что ты получил рану, бессознательно все время задевают ее, тревожат, посыпают солью. Эта коротышка с огромной грудью, эта старая ведьма знала, о чем спрашивает, и даже не скрывала этого.

Если бы не ее самодовольство, не бесцеремонная легкость, с какой она расставляла все точки над г, он, может быть, и рассказал бы ей. Но сейчас он уже удивлялся: как это он дошел до того, что стал обсуждать с ней эту тему? И что это вообще за контора? То, чем они занимаются в этом своем центре, называется терапией? Когда ктоугодно и когда угодно может войти и вмешиваться в твои сугубо личные дела? А эта чокнутая Кристина? С какой стати он должен позволять этой обкуренной девице подслушивать, когда он говорит о своем горе? Почему ему вообще навязывают общество этого ничтожества? Потому что эта «дорогуша», эта назойливая еврейская мамаша стремится насадить либеральные порядки, когда все участвуют в мытье посуды и перемывании чужих косточек.

Шагая по иссохшим улицам в лучах заходящего солнца, он кипел от возмущения. Он с такой силой сжимал кулаки, что ногти впивались в кожу. Два встретившихся ему молодых хасида с бородами, заправленными за воротник, посмотрели на него, услышав, что он говорит сам с собой. Он ответил им разгневанным взглядом.