Сергей Обломов - Медный кувшин старика Хоттабыча

Они некоторое время молча смотрели друг на друга, пока наконец гусеница не вынула кальян изо рта и не спросила сонным голосом:

— Ты кто?

Это было не очень-то располагавшее к разговору начало. Гена пожал плечами:

— Трудно сказать…

— Тебе трудно сказать? Зачем тогда ты говоришь?

— Я не в этом смысле… — начал Гена.

— Ты вообще… Не в смысле… — перебила его гусеница. — Это — нонсенс… Разве так трудно сказать, кто ты?..

— Иногда бывает трудно.

— Не вижу здесь ничего трудного! — заявила гусеница. — Мне, например, это совершенно не составило бы никакого труда!

— Да? — разозлился Гена. — Посмотрю я на тебя, когда ты начнешь превращаться сначала в куколку, а потом в бабочку.

— Не посмотришь, — ухмыльнулась гусеница. — Если ты не знаешь, кто ты, значит, тебя нет. А раз тебя нет, то и разговаривать не о чем. Приличные дамы не общаются с незнакомыми привидениями. А тебе нужно прийти в себя. Пойди пройдись. Может, получится.

И она снова взялась сосать трубку кальяна, сладостно булькая водой. Разговаривать было больше не о чем, и Гена развернулся, чтобы уйти, но услышал из-за спины призывное:

— М-м!

Надувшаяся дымом гусеница махала ему лапками, не разжимая челюстей, как бы прося задержаться. Гена задержался. Гусеница с минуту молча посидела, а потом выпустила изо рта облако и прокашляла:

— Никогда не держи себя в чужих руках. Совет гусеницы.

— Это все? — спросил, разозлившись Гена.

— Нет, — ответила гусеница. Она сделала еще одну долгую затяжку, потом пару раз неторопливо зевнула, потянулась и сползла с гриба в траву, гордо бросив на прощание: — Одна сторона тебя сделает выше, другая — ниже.

«Одна сторона чего? Другая сторона чего?» — подумал про себя Гена.

— Гриба, — сказала гусеница, как будто ее об этом спросили вслух, и пропала из виду.

«Так, — подумал Гена, — ну и где у него какая сторона? Он же круглый! Ладно. Съем серединку — приду в себя». Он повалил гриб на землю и выколупал сердцевину шляпки. Потом слепил из нее маленький комочек, положил его в рот, пожевал и проглотил.

И тотчас же на хромокей окружавшего его пространства подали другую картинку: со всех сторон теперь его окружало небо, а под ногами пружинили белые тучки. Оказалось, что по ним можно ходить.

Но не успел он сделать и шага, как на него набросился голубь — прямо в лицо, отчаянно и яростно бия его крыльями по щекам.

— Змий, — кричал голубь. — Изыди, змий зеленый!

— Ты чего, с бодуна, что ли? — отмахивался Гена от голубя. — Или тебя белка крутит? Отвали!

Голубь перестал его бить и начал кружить над головой, пытаясь, очевидно, какнуть.

— Ты на белку не кивай! — вопил голубь, хлопая крыльями. — Ты мое яйцо украл?!

— Какое еще яйцо?

— Живое! Мое единственное, мое первое яйцо! Сожрал уже, змей?!

— Ничего я не крал, — возмутился Гена. — И никакой я не змей.

— А кто же ты?

— Да чего вы все докопались с дурацкими вопросами?! Не брал я твоего яйца, понял? Не брал. Отстань.

— А где же оно тогда, а?

— А я почем знаю! В лесу где-нибудь, наверное. Чего ты вообще здесь делаешь? Голубям выше облаков летать не положено. Как ты сюда попал?

— И правда. — Голубь на мгновение замер в воздухе, перестав хлопать крыльями, и заложил вираж, быстро крутя вправо-влево маленькой головой. — Чего это вдруг я?

И исчез.

Гена некоторое время послонялся по пустынному небу в одиночестве, а потом вдруг неожиданно напоролся на странную картину. На небе стояла большая двуспальная кровать, упираясь короткими толстыми ножками в пенящиеся облака. На серо-голубом белье постели этой кровати лежал на животе писатель — в одежде, но босиком — и что-то печатал в стоявший перед ним здесь же, в постели, серый ноутбук.

«Бред какой-то, — подумал Гена отчетливо и ясно — почему-то впервые за все это время. — Я сплю, наверное, и, значит, сейчас проснусь».

— Ни фига ты не спишь, — неожиданно сказал писатель, поворачиваясь к нему. — И потому — не проснешься. У меня соглашение с издателем — никаких снов. Ну не любит он, когда в тексте сны. Вернее, когда во сне — события. Понятно?

— Понятно. А я-то тут при чем? — удивился Гена.

— А ты здесь вообще ни при чем, — успокоил писатель, — ты просто глючишь, вот и все. Обожрался грибов, вот тебе и мерещится всякая ерунда прикольная. Скажи еще спасибо, что я тебе сам в себе явился, а не в виде какого-нибудь Змея Горыныча.

— Спасибо, — сказал Гена.

— Пожалуйста, — ответил писатель. — Ну, еще чего-нибудь скажи.

— Чего сказать-то?

— Достаточно. Пока.

— Чего — пока?

— «Пока» значит «до свидания». До свидания?

— До свидания, — подтвердил Гена. Не желая, однако, потакать писательскому хамству, он спросил: — А ты, вообще-то, чего здесь делаешь?

— В облаках витаю, разве не видишь?

— Вижу. А зачем?

— В облаках витают не зачем, а почему.

— Ну и почему?

— Потому что книжку пишу, разве непонятно?

— Понятно. И про что ты пишешь?

— Я уже говорил. Про Зазеркалье.

— Как это?

— Простой пример. Человек покупает квартиру в Париже. Обыкновенный бывший советский человек покупает небольшую многокомнатную квартиру в Париже. А поскольку дела его требуют постоянного напряженного присутствия в Москве, где он, собственно, и живет, и заниматься этой квартирой ему некогда и неинтересно, его жена ведет весь ремонт, дизайн, покупку мебели и всякую прочую хлопотную деятельность. При этом она лично делает эскизы интерьеров, что, безусловно, характеризует ее как весьма творческую натуру. И вот дело доходит до зимнего сада. Она рисует пальмы в кадках, растения там всякие и цветы; а еще рисует рояль, потому что конфигурация помещения очень удобна под рояль — там как раз такой полукруглый выступ, что рояль, не занимая много полезного места, вписывается вдоль стены своим элегантным вырезом просто идеально. Рисует она, значит, рояль и отдает эскиз дизайнеру. Тот смотрит на пальмы, смотрит на рояль и говорит, что, дескать, пардон, мадам, пальмы будут на следующей неделе, а с роялем — обломайтесь. Она, типа: что за фигня? А он поясняет, что обычно у роялей эта выемка, которая по ее замыслу вдоль стены, находится не с левой стороны, как у нее нарисовано, а с правой. Она, естественно, отвечает, что «как обычно» ее мало интересует и что ей нужен рояль с выемкой, как нарисовано, а детали ее не волнуют. Закажите, дескать, если в продаже нет. Дизайнер попался упертый — понятное дело, он же француз. Наш бы даже переспрашивать не стал, а этот — за правду: мол, если мадам так желает, то он, конечно, закажет, что, конечно, будет стоить дороже, но все дело в том, что… А она как услышала про «дороже», чуть не ногой топнула — давай ей левосторонний рояль, и все тут. И больше она ничего слышать не желает. Сделали ей такой рояль. Прикинь, прикол.