Сью Кид - Кресло русалки

– Бушлат, хм? Скажи пожалуйста, неужели ради него ты забросила свою куртку с «Харлей-Дэвидсоном»?

– Можно подумать, ты лучше. Уже забыла про свою красную замшевую куртку с ковбойской бахромой?

Я улыбнулась, почувствовав эту всегда исходившую от Ди непринужденность, хотя думала о матери.

– Слушай, милая, я как раз собиралась звонить тебе утром. Я сегодня уезжаю на остров повидать бабушку. Она прихворнула. – Подумав, что Ди может решить, будто бабушка при смерти, рассказала ей все как есть.

– Черт, вот дерьмо! – вырвалось у Ди.

– Ди! – возмутилась я, но она действительно поразила меня. – Такие слова тебя не красят.

– Знаю. И, могу поспорить, ты такого ни разу в жизни не говорила.

– Слушай, я не собираюсь читать тебе мораль, – вздохнула я.

Ди на мгновение замолчала.

– Ладно, считай, я ничего не говорила, но бабуля тоже выкинула фокус. Зачем она это сделала?

Проницательная во всех остальных случаях, Ди воспринимала свою бабушку как замечательную, впавшую в детство эксцентричную натуру. Я подумала, что это может раз и навсегда поколебать ее иллюзии.

– Понятия не имею, – ответила я. – Самой хотелось бы знать.

– Ты будешь за ней ухаживать, правда?

Я закрыла глаза и увидела мать в штормовой палатке, сразу после смерти отца. Была прекрасная солнечная погода.

– Постараюсь.

Закончив разговор, я села за стол и уставилась на осколки зеркала и кусочки яичной скорлупы, которыми обклеивала ящик, прежде чем забросила работу.

Однажды я выразилась, как Ди. В прошлом декабре, когда она была дома. Я принимала душ, а Хью, раздевшись, прокрался в ванную и обнял меня сзади, причем до смерти перепугал – настолько, что, дернувшись, я сбила стоявший на полочке шампунь.

– Черт, вот дерьмо! – выругалась я, что было на меня не похоже. Эти слова не из моего лексикона. Не знаю, кто больше удивился – я или Хью.

Хью рассмеялся:

– Вот и правда. Мне чертовски тебя хотелось.

Я ничего не ответила, даже не обернулась. Пальцы Хью легко касались моих сосков. Я услышала, как он тихонько урчит. Я хотела его оттолкнуть, но он успел войти в меня. Застыв, я стояла под струями воды и, должно быть, напоминала ствол дерева, медленно обращающегося в камень.

Через несколько минут дверца душа открылась и закрылась. Он ушел.

Несколько дней после произошедшего я пребывала в каком-то злобном настроении и честно, изо всех сил старалась избавиться от него. Несколько раз я забиралась в душ вместе с Хью, извиваясь в каких-то немыслимых йогических позах. Один раз от ручки душа у меня даже осталось на спине красное пятно – татуировка, замечательно напоминавшая раздавленную птицу.

Как-то, пока Ди бродила с подружками по рождественским распродажам, я заглянула в офис Хью после того, как ушел последний пациент, и предложила заняться любовью у него на диване, и, думаю, мы бы занялись, не зазвони телефон. Некто пытался покончить с собой. Пока я добиралась домой, настроение окончательно испортилось.

На следующий день Ди возвращалась в колледж.

Я смотрела, как ее машина выкатывается по подъездной дорожке на улицу. Когда она скрылась из виду, я вошла в дом, поразительно покойный и тихий.

Такое же безмолвие царило теперь и в мастерской. Я взглянула на застекленный потолок. Он был оклеен листьями вяза, сквозь которые пробивался густой желтовато-серый свет. Дождь и ветер стихли, и я впервые услышала тишину, окутавшую меня плотной пеленой.

С улицы донесся шум покрышек. Это был Хью на своем «вольво». Дверца машины громко хлопнула, и я почувствовала, как стены дрожью отозвались на этот звук. Когда я начала спускаться, тень проведенных вместе лет как будто заполонила дом, была повсюду, и мне показалось странным, как любовь и привычка смогли превратиться в такое подобие жизни.

Ступая на борт парома, я на мгновение замешкалась – мое внимание привлекла светлая полоса, тянувшаяся через Бычью бухту. С полдюжины больших белых цапель с низкими горловыми криками взлетели с болотной травы. Идя вдоль борта, я следила за ними через иллюминаторы: привычно вытянувшись лентой, они пересекли бухту, а затем дружно повернули к острову Белой Цапли.

На самом деле паром был переделан из старого понтона под названием «Прилив». Я запихнула чемодан под грязно-белый кондиционер, находящийся под двумя часами, показывающими время приливов и отливов. Потом присела на скамью. Хью договорился с шофером, чтобы тот подбросил меня из аэропорта до парома, причаливавшего в Оуэн-доу. Я только-только поспела на последний дневной рейс. Было четыре часа.

Кроме меня на пароме оказалось всего пять пассажиров, вероятно, потому, что стояла зима и туристы еще не интересовались этим маршрутом. Они обычно прибывали весной и летом посмотреть на болота, усеянные цаплями, гнездящимися на деревьях вдоль проток и превращавшими их во всполохи света. Немногие – наиболее завзятые и отчаянные – приезжали, чтобы под руководством Хэпзибы совершить большую экскурсию по местам галла, включавшую посещение кладбища рабов. Хэпзиба была на острове кем-то вроде краеведа. Она знала тьму народных преданий и могла говорить на чистейшем галла – языке рабов, которые приспособили английский к своим родным африканским наречиям.

Я изучала пассажиров, думая, есть ли среди них островитяне, которых я могу знать. Кроме монахов на острове все еще жило около сотни человек, и большинство из них обосновалось там, когда я была еще девочкой. Я решила, что на пароме одни туристы.

На одном из них была гонконгская футболка с эмблемой хард-рока и красная бандана. Я подумала, что ему, должно быть, холодно. Почувствовав мой взгляд, он спросил:

– Вы уже бывали на острове?

– Нет, но там красиво. Вам понравится, – ответила я, перекрикивая шум мотора.

Единственное увеселительное заведение на острове располагалось в двухэтажном бледно-синем доме с противоураганными ставнями. Я подумала: хозяйничает ли еще там Бонни Ленгстон? Она была из тех, кого Хэпзиба называла сотуа, что на языке галла означает «чужак». Если ты был коренным островитянином, то считался binya. Сотуа редко когда оставались жить на острове Белой Цапли, но были и такие. К десяти годам моей единственной целью было уехать с острова. «Я хочу быть goya», – сказала я как-то Хэпзибе, и та сначала рассмеялась, но затем посмотрела на меня сверху вниз, прямо в ту ноющую точку, где созрело желание сбежать. «Ты не можешь бросить свой дом, – сказала она ласково-преласково. – Можешь уехать куда угодно, согласна, хоть на другой конец света. но дом у тебя все равно будет один».

Теперь я доказала, что она ошибалась.

– И не забудьте поесть в кафе «У Макса». – добавила я. – Обязательно закажите креветки.