Морис Дрюон - Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории

Сельская местность, по которой я повел мою колонну, была спокойная и безмятежная, великолепная под июньским солнцем. Крестьяне косили свои луга. На привалах мы слышали, как птицы щебечут о радости жизни.

Ничто не говорило бы о войне, если бы не странный полк африканских стрелков, попавшийся нам навстречу. Тяжелым шагом он возвращался на фронт, чтобы пойти в бой. Какой фронт, какой бой? Полковник ехал впереди, верхом на коне. Видение из другого века!

С наступлением вечера я прибыл в Божанси, где в сумерках вырисовывался донжон Дюнуа. По мосту проезжать было запрещено, его собирались взорвать с минуты на минуту. Оставив свой обоз, я добился, чтобы мне открыли проход, и на мотоцикле с коляской достиг другого конца моста. Я обнаружил там молодого лейтенанта, нервно мерившего шагами мостовую, — худощавого, прекрасного роста и весьма элегантного: серо-бежевый плащ-реглан, ноги обуты в рыжеватую кожу, под мышкой стек. Явно кавалерийский офицер. Мы представились друг другу.

— У меня приказ: взорвать мост ровно через десять минут, — взглянув на свои наручные часы, сказал он мне.

Я изложил ему свою ситуацию, попросив задержать взрыв на полчаса. Приказ есть приказ, но всегда имеются и более-менее разумные способы его выполнить. Подрыв моста был отсрочен.

Так граф Клозель, будущий дипломат, которого мне потом на протяжении жизни неоднократно доводилось встречать, спас мое подразделение от плена.

Поблагодарив своего элегантного товарища, я отдался другой безотлагательной заботе: подыскать ночлег для моих измученных людей. И нашел его примерно в километре оттуда, на большой ферме с просторными и многочисленными постройками.

Когда машины были поставлены, я распределил группу между ригами, сараями, овчарнями, после чего повалился, не раздеваясь, головой на охапку сена. За эти тридцать шесть часов мне не удалось отдохнуть ни минуты.

Меня разбудил среди довольно ясной ночи лай собаки, идущей за мной по пятам. Я брел прямо к глубокому пруду. Это был единственный раз в моей жизни, когда со мной случился приступ сомнамбулизма. Спасибо тебе, славный деревенский пес!

Тем же самым днем, 12 июня, государственные службы довершили свое бегство из Парижа; здания всех официальных учреждений опустели, двери остались нараспашку.

Чтобы перевезти функционеров, их семьи и обстановку, задействовали шестьсот грузовиков Министерства воздушного транспорта. Но администраторы оказались не столь дальновидны, как дипломаты, и не взяли с собой архивы, не сожгли их. На заводах парижского региона были брошены девяносто корпусов самолетов.

В столице не осталось ни одного свободного автомобиля. Растерянные солдаты требовали, чтобы их взяли на борт гражданских машин. Было невозможно эвакуировать раненых, хлынувших в госпитали.

Такси больше не имело цены. Таксистам сулили астрономические суммы, и у дверей их экипажей разворачивались аукционы на тысячи франков. Перед Лионским и Аустерлицским вокзалами люди образовали километровые очереди в надежде сесть в последний поезд. Дети, старики задыхались в этой толпе, доведенной до крайности ожиданием и тревогой.

В своем несчастье Франция тоже казалась сомнамбулой.

Все во Франции происходит в замках. Там рождаются выдающиеся люди, определяются судьбы, пишут свои шедевры писатели, скользит по коридорам тайная любовь; там же размещаются штабы, подписываются договоры. Революции их сжигают, буржуазия реставрирует и уродует. Во всяком случае, они свидетельствуют о посредственности былых времен. Естественно, через них проходят и наши бедствия.

Тем утром, 13 июня, когда я проснулся в сене напротив Божанси, находящийся в ста километрах к западу от него город Тур служил временной, очень временной столицей Франции. Правительство эвакуировалось туда двумя днями ранее, и высшие власти республики были временно размещены в окрестных замках: кто в ренессансном, с оконными средниками, кто в солидном, стиля Людовика XIII, или в классическом, Людовика XIV, кто в элегантном, XVIII века. Все окна выходили в сады на французский лад, с бордюрами из самшита, с водоемами или псарнями.

Удрученный президент Альбер Лебрен поместился со всей своей свитой, гражданской и военной, в замке Канже на высоких берегах Шера. Первоначально средневековый, перестроенный в эпоху Возрождения, а потом, увы, при Наполеоне III, он был довольно унылым жилищем, где среди газонов возвышалась одинокая магнолия. Председателю сената, Жюлю Жане, достался замок Плен; Эдуару Эррио, председателю палаты депутатов, — замок Монконтур; маршалу Петену — замок Нитре. Замок Верец был предоставлен министру внутренних дел Жоржу Манделю; но последний, быстро проинспектировав места, вернулся в турскую префектуру, изгнав префекта из его покоев.

Что касается председателя Совета Поля Рейно, то он тем утром, в одной пижаме, находился в комнате замка Шиссэ вместе с начальником своего секретариата Домиником Леком, в таком же одеянии. Оба ползали на четвереньках по разложенной на ковре большой карте Франции, ища наиболее быстрый и свободный путь в Бордо.

Календарь последних недель был календарем трагедии.

18 мая Поль Рейно вновь реорганизовал правительство. Чтобы успокоить страну, он вызвал из Испании маршала Петена, который был там послом, и сделал его вице-председателем Совета, в то время как генерал Вейган, вызванный из Сирии, был назначен главой Генерального штаба. Огонь разжигали всеми старыми дровами! Но поскольку требовалась также крепкая рука, чтобы держать службы государства, Министерство внутренних дел не без колебаний было доверено Жоржу Манделю, бывшему соратнику Клемансо.

Когда Петен прощался с генералом Франко, тот сказал ему:

— Не ездите, маршал. Отговоритесь вашим преклонным возрастом; пусть те, кто проиграл войну, ее и заканчивают, пусть они подписывают мир… Вы победоносный солдат Вердена, так не присоединяйте же ваше имя к тому, что другие потеряли…

На что Петен ответил:

— Я знаю, господин генерал, но меня призывает отчизна, а у меня долг перед ней. Может, это последняя служба, которую я ей сослужу.

Как мелодраматично: «дарить самого себя»! Так ли уж бескорыстно повел себя старый маршал? Говоря с Анатолем де Монзи 30 марта, он сказал ему: «Я им понадоблюсь во второй половине мая». Надо ли вывести отсюда, что уже в Испании он располагал сведениями, которыми не поделился с правительством?

Того же 18 мая, ночью, генерал Жиро прибыл в Като, чтобы там взять на себя командование 9-й армией. Город был занят неприятелем. Жиро блуждал в поисках армии, которой больше не существовало, и угодил в плен со всем своим штабом.