Михаил Кизилов - Капитан

— У нас за такие вещи… — роняет он, проходя мимо Бобровского, тот делает вид, что не слышит.

Матрос Карышев — правая рука Бобровского — тоже не находит себе места. Кряжистый, молчаливый таежник. Он не раз ходил на медведя, тем не менее сохранил на удивление детское лицо. Любимые книги — тома «Толкового словаря» Даля. На политзанятиях отвечает медленно, коротко, взвешивая каждое слово. Работает также обстоятельно и надежно. Однажды один из баковых упал при крене и заскользил по палубе к борту. Карышев неуловимым броском догнал его и схватил за капюшон канадки. Только и вымолвил: «Держись, сынок!» Хотя «сынок» в боцманах третий год служит, а Карышев едва разменял второй. Кристально честен. Бобровский за ним как за каменной стеной. Сегодня глаза у Карышева растерянные, весь он какой-то поникший, опущенный; тяжело ворочает короба, взваливая морякам на плечи.

А те молча вываливают рыбу за борт. Хорошо хоть море пустынно. Позор наш никому не виден.

Надо бы провести разбор. Соображаю: лучше сделать это позже, к концу дня. Пусть занимаются прерванными делами. Поэтому командую:

— Разойтись по заведованиям!

В глазах замечаю сначала удивление, потом облегчение и что-то похожее на благодарность.

Следующее утро началось с учебной тревоги. Едва стихли колокола громкого боя, как счет жизни пошел на секунды: завертелись стволы орудий, заработали подъемники, и снаряды влетели в казенники.

У меня по тревоге — все те же машинные телеграфы. Ибо в такие минуты руководить практически некем. На вахте остаются только те, без кого не обойтись. Остальные — на своих боевых постах: в расчетах орудий, зенитных автоматов, в аварийных группах.

«Потому как служба «С» существует в свободное от боевых действий время», — шутит мичман Бобровский.

После артиллерийских учений пришел командир БЧ-2 с журналом боевых расписаний. Капитан-лейтенант Асеев Олег Фролович. Коренастый, здоровый человек. Говорит быстро, во время споров заводится, сбивается. Самолюбивый, но требовательный офицер, О подчиненных заботится не напоказ.

— Давай, начальник, еще раз разберемся, кто из твоего героического подразделения что у меня по тревоге делает. Одного бойца необходимо заменить.

— Почему? — на всякий случай занимаю агрессивную позицию.

— Понимаешь, пошел с проверкой, смотрю — у кормового орудия хохот, — Асеев частил скороговоркой. — Обнял твой Тойменов снаряд, а от палубы оторвать силенки не хватает. Вертится вокруг него, как Бобровский вокруг своей жены, а поднять не может! Ему кричат: «Оставь, отойди в сторону», а он: «Нет, я сам должен». Давай замени его на другого моряка из твоего же подразделения.

— Постой, постой, Олег Фролович, мне моряки как-то говорили, что Тойменов, несмотря на свои сто пятьдесят сантиметров, отличился в учебном отряде меткой стрельбой. Вот к давай посадим его на пулемет вместо Вайнера, который гири любит.

Асеев скривился от «пулемета», но поправлять не стал — что со «студента» возьмешь? — заменил фамилии, захлопнул журнал и ушел. Мог ли он подозревать, что через десять дней матрос Тойменов на зачетных стрельбах перекроет все нормативы БЧ-2?!

Составляю раскладку на следующую неделю, в каюте жара, не спасает открытый иллюминатор. Стук — входит мичман Кононович.

— Товарищ лейтенант, молоко свернулось! Прикажите Бобровскому выдать еще, иначе к обеду не успеем.

Сегодня на обед должен быть молочный суп на сгущенном молоке — самое любимое у моряков блюдо в тропиках.

— Почему свернулось?

— Говорят, чуть подкисло, заложили в котел, стали варить, а оно свернулось…

Не очень верится в то, что оно могло «подкиснуть».

— Пошли!

На камбузе собрались почти все коки, едва ли не впервые за весь поход. Приказал всем, кроме вахтенных и Сверчкова, покинуть камбуз. Возле котла сокрушенно топтался Федоров — его вахта.

Вызвал Бобровского, приказал выдать еще сгущенки, тот, естественно, напустился на Кононовича и коков: «Вымогатели, продукты только портить умеете! На жаре передержали, потому и свернулось! Это вам не в «Праге» груши околачивать. Здесь работать надо! И соображать!»

Бобровский почему-то был уверен, что в московских ресторанах не может быть нормальных поваров — слишком большой город, чтобы всех вкусно накормить. И он всегда старался уколоть этим Федорова.

Я посмотрел на Федорова и тихо спросил:

— Почему?

Кок долго мялся, не отвечал. Потом стащил с головы колпак и, переминаясь с ноги на ногу, еле слышно произнес:

— Моя вина, товарищ лейтенант… Котел плохо промыт был, а я не проверил, поэтому и свернулось…

Я отвел взгляд. На Федорова было жалко смотреть, он походил на неожиданно промокшего воробья. Мокрый халат плотно облегал его ладную маленькую фигурку, нос как-то опустился, уголки губ упали вниз, и, казалось, еще мгновенье — и он зарыдает.

— К обеду успеете приготовить по новой?

— Конечно! — разом выдохнули и Федоров и Сверчков.

— Тогда вперед!

Команда непостижимым образом узнала о случившемся, и во время обеда, обходя кубрики, я то и дело слышал: «А это правда, что суп два раза варили?»

— Правда!

— Видно, поэтому так вкусно!

На корабле, в длительном походе, у каждого моряка — от матроса до флагмана — есть потаенное место, куда он забирается, когда хочет побыть один — написать письмо, почитать книгу, заняться любимым делом или просто помечтать.

У одних это уголок надстройки или кубрика, у других каюта или верстак в мастерской, у третьих библиотека или боевой пост, у четвертых гирокомпас или румпельное отделение, одним словом, любой уголок или закуток от самых верхних надстроек до трюмов.

У Сергеева таким местом стала… хлебопекарня.

Однажды в начале похода он зашел сюда проверить, как идут дела, и поразился резкому отличию помещения от всего остального на корабле.

Свежевыкрашенные в светло-желтый цвет переборки и серебристый цвет печи и подволока успокаивали, кафель палубы приятно отдавал теплом.

Рядом за переборками и под палубой текла другая жизнь: проворачивались и осматривались механизмы и машины, предназначенные для военных действий. Сменялись вахты, фиксировались в вахтенном журнале координаты, обнаруженные «цели», маяки.

А здесь работали машины и механизмы для поддержания жизни. Тихо гудели электродвигатели, скоро и неутомимо, как у снегоуборочных машин, загребали лопасти тестомесильных агрегатов, сначала с шуршанием муки и журчаньем воды, потом со вздыхающими интонациями приготовляемого теста.

Медленно крутящиеся дежи [1] Дежа — емкость, в которой квасят и месят тесто на хлеб. матово поблескивали нержавеющими боками.

Пахло мукой, растительным маслом и еще чем-то неуловимым, очень домашним. Было уютно и покойно. Сергеев задержался и стал наблюдать, что будет дальше.