Ганс Носсак - Избранное

— Пошли, — сказал я, помогая ему подняться с сугроба.

Потом я сказал еще, что не сбежал, наверно, из-за него. Но по-моему, он меня не услышал; само собой разумеется, эти слова я произнес тихо.

— Знаешь ли, — начал он снова, — наш друг, наверно, вовсе даже не улыбается. Скорее всего, это просто непроизвольное сокращение мускула. А может, впрочем, он собрался спеть детскую песенку, например: «Свет мой, зеркальце! Скажи…» — или что-нибудь в этом роде. Хотел услышать собственный голос. И тут ему упали снежные хлопья на язык. Ах, с каким удовольствием я отодвинул бы этот знак на несколько сот метров дальше.

Лупа сияла теперь позади обледеневшего человека, освещая лицо Блеза.

— Это еще что такое?! — вскричал я.

Я здорово испугался, ибо Блез корчил глупые гримасы.

— Стараюсь запомнить его улыбку, — ответил он. — На фотографии она, возможно, не выйдет или выйдет плохо. А как знать, не понадобится ли эта улыбка мне, чтобы осчастливить какое-нибудь бедное создание.

Я взял Блеза под руку. На нас было наверчено столько шерсти, кожи и меха, что на ощупь мы походили на матерчатые куклы, набитые тряпьем. До теплой плоти, которая скрывалась под всем этим, никто не добрался бы при всем желании. Но движения наши были почти одинаковыми. Так мы дошли до палатки. Завтра ветер будет дуть нам в спину, подумал я. И Блез наверняка подумал о том же. Когда люди так понимают друг друга, слова излишни.

Это я записал много позже, записал, как умел.

Пер. с нем. Л.Черная.

На вопрос, имеет ли он обыкновение делать заметки или вести дневник, д'Артез отвечал:

— Помилуйте, для нашего брата это было бы величайшей неосторожностью.

Господин обер-регирунгсрат Глачке был, разумеется, слишком искушенным чиновником, чтобы выразить удивление по поводу такого ответа. Сам автор этих записок при разговоре не присутствовал, а сидел, надвинув наушники, в темной кабинке, где подобные допросы записывались на магнитофон. Несмотря на это, он был уверен, что господин Глачке попытается, пусть хотя бы вскользь поставленным вопросом, поймать д'Артеза на слове. Достаточно было бы, вскинув брови, шутливо спросить; «Неосторожностью?»

Этого, однако, не случилось. Не говоря уже о том, что у господина Глачке начисто отсутствовало чувство юмора, его, кажется, в ответе и поведении д'Артеза насторожило нечто совсем другое, отчего он и оставил наметившийся след.

Что именно его насторожило, выяснилось тут же. То было отнюдь не подозрительное в данном случае словечко «неосторожность», как напрашивается догадка, а выражение «наш брат». Едва д'Артез удалился, господин Глачке неоднократно прослушал запись и на следующий день еще дважды — столь сильно встревожило его это выражение. Кроме ближайших сотрудников, господин Глачке пригласил на прослушивание даже известного эксперта по методике допросов из уголовной полиции, желая узнать его мнение. Очевидно, господину Глачке хотелось установить, можно ли на основе выражения «наш брат» заключить, что существует некая тайная партия или подрывная секта. Магнитофон, как правило, безошибочно обнаруживает такие нюансы, каких не уловить в непосредственной беседе.

Однако и запись не показала ни малейших изменений в голосе, ни бессознательного ударения на подозрительном слове. Единственно, что выявил магнитофон, — это легкое, но ничуть по странное в данном случае саксонское произношение. Впрочем, как явствовало из документов, д'Артез вырос и посещал школу в Дрездене. Судя по документам, он там и родился в начале 1911 года, месяц-другой спустя после возвращения его родителей из Нью-Йорка, куда они отправились в свадебное путешествие. Отец его собирался заодно ознакомиться с положением дел в производстве искусственного шелка в США и вступить в переговори с каким-нибудь нью-йоркским банком об участии в модернизации его дрезденского завода. Кстати, и мать, принадлежавшая по рождению к состоятельнейшим кругам богемских промышленников, располагала, по-видимому, прочными связями с иностранными, в особенности американскими, банками. По всей вероятности, именно это обстоятельство ускорило завершение переговоров.

Как ни странно, место и дата рождения д'Артеза во всех документах оказались помечены вопросительным знаком. С точки зрения тайной полиции, здесь могла быть речь о давнишней и весьма ловкой фальсификации, но, принимая во внимание многочисленные миновавшие войны, разрушенные города, уничтоженные архивы, а в особенности неоднократно менявшиеся идеологии, доказать, что налицо фальсификация, не представлялось возможным. Сам же д'Артез утверждал, что это вопрос второстепенный. В интервью по случаю своего пятидесятилетия он выразился следующим образом:

— Дата рождения — случайность, которой вполне можно пренебречь. Несравненно важнее знать, когда ты умер. Но как раз в этой дате большинство из нас ошибается. Вот и я, милостивые государи, не могу сообщить вам на этот счет никаких надежных данных.

И как обычно, трудно было понять, хотел ли д'Артез подобным заявлением уклониться от вопросов навязчивого репортера или таково его действительное мнение. Впрочем, речь об этом еще впереди.

Пока же достаточно упомянуть, что в день допроса господин Глачке праздновал день своего рождения, сорок шестой, как свидетельствовала сахарная глазурь на торте, который преподнесли ему сотрудники отдела. Кое-кто из его сотрудников и подчиненных был приглашен на торжество, имевшее место в служебной квартире начальника в одном из стандартных коттеджей с крошечным садиком в северной части Франкфурта. «На бокал вина после ужина» — значилось в приглашении. В свою очередь и автор этих записок, о ком в дальнейшем будет идти речь лишь как о протоколисте, удостоился такого приглашения и, разумеется, в качестве одного из младших подчиненных и думать не посмел об отказе. Тем более что в Управлении были наслышаны о кузене госпожи Глачке, служившем в министерстве иностранных дел, и знали, с каким чисто женским упорством добивается она для мужа перевода в Бонн, а также связанного с этим продвижения по службе. Вот как случилось, что госпожа Глачке поинтересовалась у протоколиста, когда они танцевали в крошечном холле — тоже одна из служебных обязанностей младшего подчиненного, — не было ли у них сегодня в отделе неприятностей. На что ее партнер ответил корректно, но именно так, как его учили: