Алекс Шталь - Ваше дело

Через некоторое время, как бы проснувшись, Люда заговорила снова.

– Исповедь – это ведь то, что тебе доверили, да? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Люда.

Мы с Мариной молчали. Нельзя было мешать девушке.

– Исповедь… Да, такое…

То, что происходило с Людой, показалось мне знакомым… Где-то я уже это видел. Ну, да, так же «вытаскивал» из своей души сокровенное Андрей.

Люда продолжала:

– И от кого?! От моей школьной подруги, от такой, знаете, серенькой пташки, на которую никто не обращал внимания!

Люда заметно нервничала. По её лицу было видно, что то, что она хочет нам рассказать, на самом деле ей доверили как самую страшную тайну. Видел я уже такие муки не раз. Иногда даже хочется остановить человека, чтобы он не рассказывал. Но кто из нас на такое способен?

– Танин отец всегда был и остаётся в числе тех, кто не удостоил девочку своим вниманием…

О чём-то вспомнив, Люда вдруг сказала:

– Таня – так зовут мою подругу. Ту, о которой я рассказать хотела.

Видимо, сбившись, Люда собралась с мыслями и поведала нам с Мариной историю Тани.

– Ой, Людка, я, наверно, сумасшедшая какая-то!? Я даже к врачу хотела пойти, но такое разве расскажешь кому! – почти плача говорила Таня. И внимательно к ней приглядевшись, Люда заметила, что её подруга, похоже, перед тем как придти, – хорошенько проплакалась.

– Ты ведь моего папу знаешь? Ну, как он ко мне относится? – глядя Миле прямо в глаза, спросила Таня.

– Владик-то?! К тебе?! Да как к мебели, которую не выбросили из-за капризов выжившей из ума бабушки!

– Ой, Людка! Как же ты всегда правильно говоришь!

Таня смотрела на подругу так, как будто Люда уже всё знает, и ей не надо ничего рассказывать.

– Точно, как к мебели… Как будто меня ему в роддоме подсунули вместо мальчика, которого он хотел!

Люда, заметив, что Таня сейчас сорвётся, обняла подругу и, гладя её и успокаивая, сказала то, что в таких случаях действует как лекарство:

– Танька, да мужики все такие! Если бы не Андрей, я не знаю, как родители ко мне относились бы!?

Люда, конечно, грешила против истины, но сейчас это было необходимо.

«Ложь во спасение!? – подумала она. – Простите, папа с мамой! За всё, простите!»

– Ой, Людка! Андрюшку-то жалко как! Что же это он такое сотворил! Причин-то вроде, говорят, не было!

– Всё уже хорошо, Танечка. Андрюшу теперь ничто уже не беспокоит. Даже если что-то и было.

Глубоко вздохнув, Люда поборола подступавшие слёзы. Это сейчас ни к чему.

– Ну, и что Владик? – спросила она подругу.

– Да ничего он. Как сидел со своим пивом, так и сидит. У него же, сама знаешь, любовный треугольник – работа, пиво, футбол. Футбол, конечно же, по телевизору. Ну, иногда ещё и мама. Но очень редко. А я как была….

И Таня опять ткнулась лицом в плечо Люды. Но, справившись, продолжала:

– Это, наверное, месяцев шесть назад со мной началось. Я тот первый раз теперь всю жизнь буду помнить. Ой, стыдоба-то какая! – Таня отвернулась и всхлипнула.

– Вечером, пошла я в ванную, ну, перед тем как спать лечь. Пока где-то примерно с минуту свою противную физию в зеркале изучала, почувствовала – кто-то сзади стоит! Жуть! Оборачиваюсь – никого! Да и кто там может быть-то? Но чувство это никуда не делось и даже, наоборот, вроде как усилилось. И вдруг, как будто я сама по себе, а тело – само по себе! Страшно! Руки сами берут папину рубашку, ну, которую он в стирку отложил… Ой, ужас-то какой!

Таня закрыла лицо руками и отстранилась от Люды.

Держа подругу за талию одной рукой и другой поглаживая её по спине, Люда немного успокоила Таню.

Не отнимая рук от лица, Таня, каким-то не своим голосом рассказывала дальше.

– Беру я эту рубаху и медленно, как будто ещё не уверена, что это надо сделать, подношу её к лицу. Но, Людка! Это прямо – ну не я была! А кто-то, в меня вселившийся! Вот, ужас-то! Я поднесла рубашку к лицу и стала вдыхать исходивший от неё запах. Папин запах!.. А руки – всё ближе и ближе! Я уже ничего кроме этой рубашки не вижу и дышу только одной этой рубашкой!

Таня убрала руки от лица и, глядя прямо в глаза подруге, спросила:

– Людка, скажи, я психованная?! Да?!

Люда поцеловала любимую подругу в кончик носа, что у них считалось куда более дружеским поцелуем, чем в губы, и, успокаивая, сказала тихим голосом:

– Ты самая хорошая девушка на свете. Ты же знаешь, что других таких нет. Мне никакие, даже самые золотые подруги не нужны, когда я помню, что у меня есть ты, а у тебя – есть я. А психованная, Туся, не ты, а мир, в котором мы с тобой оказались. И как только ты мне всё расскажешь, сама в этом убедишься. Вот увидишь!

– Люблю я тебя, Людка! Ты мне всю жизнь была и отцом, и матерью! Ох…

Она отдышалась. Достала, на всякий случай, платок и, почти шёпотом, продолжила свой рассказ.

– Дышала я, дышала этим запахом и вдруг стала об эту рубашку щекой тереться! А всё делаю, ну, как во сне! А я как раз перед этим разделась, ну, чтобы под душ влезть! И вот я себе уже всё лицо этой рубахой глажу! И как только до меня доходить стало, что я как дура себя веду, то… это, ну, что во мне сидело, – совсем мной завладело, и стала я грудь себе папиной рубахой ласкать. Соски колом стоят, между ног хлюпает, а я, как какая-то сучка постанываю! Кошмар какой-то! А руки с рубашкой этой, ну, в самый низ живота уже опустились. Я, ну, та я, которая настоящая, вдруг поняла, что сейчас с собой сделаю, и решила руки не пустить. Опять рубаху к лицу прижала, а ноги сжала так, что и танк не пройдёт! И вдруг, руки эту рубашку бросили, да как вцепятся в сиськи и давай их терзать! А тут между ног – как что-то проснулось… Я их ещё сильнее сжала, а оно, ну, которое проснулось, по всему телу растеклось, и я едва на ногах устояла… Вцепилась я в край ванны и медленно так на пол и села! Вот ужас-то!

Ноги дёргаются, как в конвульсиях, а мне вдруг так стало приятно, что я даже, кажется, что-то говорила, не помню что. А когда тепло это по телу растекаться стало, я рубаху-то папину схватила, к лицу прижала и…

Посидела я на полу, успокоилась немного и чувствую, вроде как мозги мне заменили! Совсем другой я стала! Уверенность какая-то во мне проснулась! Какие-то тёмные углы в голове осветились!

Встала я с пола и, так и не помывшись, завалилась спать. Как упала, так и провалилась в темноту! Вот.

С тех пор каждый день я с папиными вещами, ну, что-то делаю. А на него самого как посмотрю, так меня, аж, воротит от его надменной рожи! Противен он мне стал. Жуть! А тряпку унюхаю и… Ну, скажи, Людка, свихнулась я, да?!

– Да что ты Тусик! Это просто выросла ты! А он – мужчина. Вот и всё! Это не сумасшествие, а фетишизм называется! И ты такая не одна. Поверь! Вон, мамина подруга про своего сына рассказывала, такое же.

– Ой, Людка, она что, тоже его шмотки нюхает?!