Андрей Кивинов - Петербург - нуар. Рассказы

Вошли в театр как зрители. И прямо в пальто нырнули куда-то, в потайную дверцу, он открыл карточкой, попали на потайную лестницу и долго шли по ней, и потом спрятались в какую-то потайную комнатку. Нужно было ждать, пока кончится спектакль и все уйдут.

Все было сложно. Там, в театре, были еще и бабушки-билетерши — бдительные, но были еще и охранники с электрошокерами.

Театр при новом директоре по степени охраны напоминал военный завод времен совка. Бакалейщиков оказался реальный герой. Он где-то надыбал карточку «вездеход».

А про потайные дверцы и комнатки он помнил.

«Как ты помнишь? Столько лет…»

«Вообще-то я рассеянный стал».

«Это от травы».

«Ну да, и вот и Света так говорила. А чего-то вот типа ненужное, наоборот, помню».

«На хер ты куришь траву с утра…»

В потайной комнатке пока сидели, опять вспомнили эту малооперную жизнь.

Я-то была питерская, и Миша Бакалейщиков тоже.

А вся компания художников — из когда-то, сто лет назад, приехавших и поступивших на «худпост» в Театральный.

Они все были друзья еще по общаге.

Немков, Немцов и Немчинов были уралосибирские люди, а Табачник и Пасечник — западноукраинские.

Хотя Немчинов был казанский татарин. Это вспомнил Миша.

Почему он так все помнит? Он же курит траву с утра…

Потом мы пошли по тайной лесенке дальше и вышли на крышу.

Как тогда. Только тогда обычно было лето и белая ночь.

Зимой как-то и в голову не приходило по крышам лазить.

Зимой мы были на крыше впервые.

Ветра не было.

Холода не было.

«А хули; почти плюс два сегодня…»

Не было завораживающей красоты Петербурга.

Не было гиперборейского льда.

Кругом лило, хлюпало, чавкало…

На площади лежали ошметки черного снега.

«Осторожнее, Аня, не поскользнись…»

«Да тут нету льда. Все растаяло. Иди сюда, я тебе покажу что-то, иди давай, да перешагни ты эти балясины, иначе не увидишь…»

Там был такой ампирный мини-заборчик ниже колен, и за ним еще кусочек, метра в полтора, ничем не защищенной крыши — вот с него было больше видно.

Бакалейщиков совершенно охуел от вида с этой крыши, на эту страшную площадь, засранную такими черными буранами и хлябями… Хотя, по-моему, все равно красиво. Но такое вообще… жуткое зрелище. От Петербурга ждешь чего-то другого. Даже зимой…

Он произнес монолог. Вполне классический.

Про то, какие мы все козлы, что тут живем.

Он стоял на краю крыши в развевающемся черном пальто и кричал почти истерически… плащ его бился, как альмавива, и шарф его метался красным знаменем…

«Вся ваша жизнь тут — ебаная достоевщина! Одна такая большая Царь-Жопа имени Настасьи Филипповны! Унижение паче гордости. Якобы тут красота. Аня, какая тут, на хер, красота? Аня, тут гниль, он гниет, этот факин Питер, понимаешь… гниет не хуже Венеции… только Венеция гниет цивилизованно, а это Порождение Хуйни гниет на свободе — на просторах Севера. И тут ничо не помешает сгнить ему на хер, ни Юнеско там, ни Захуеско… Снег, Аня, должен быть белый! Белый, понимаешь? Это медведь бывает белый и бурый. И нормально. А снегу положено быть белым! И только! Тут царство ебаной чернухи. Тут сплошной факин, факин, факин ебаный нуар!»

Сердце у меня стучало. И мысли стучали. От страха.

«Он — раскоординнрованный. Он курит траву с утра. Он не успеет. Не зацепится. Не схватится за меня».

Я толкнула его резко, двумя руками в спину — вперед.

Он не успел зацепиться. Не схватился. Ничего не было КАК В КИНО.

Не надо было бить его ботинком по пальцам и видеть его глаза.

Этого бы я, наверное, не выдержала.

Полетел вниз как миленький, с криком.

Всмятку. Вдребезги.

Не хуй курить траву с утра.

Дальше мне было совершенно все равно.

Меня потом не так уж долго таскали.

Следователь был молодой и красивый.

Медэксперт был молодой и ленивый.

Можно, можно было бы провести какие-то спецанализы и выдать заключение о том, что он не сам, что его в спину толкнули. Но можно было и не провести.

И не выдать. И так было явно быстрее.

Наверное, я — прирожденная актриса.

Я натурально плакала и говорила, что «это друг» и «какой ужас!».

И мотива у меня не обнаружилось решительно никакого.

Безвременно погибший фраер был русский подданный, даже без европейского паспорта, всего лишь с тремя разными «местожительствами».

Ну и хули дергаться?

У Миши осталось семеро детей от пяти жен.

И даже младшему сыну всего пятнадцать.

Конечно, хотелось бы все это рассказать Лехе Саксофону.

Моему соратнику по группе «Анюта и ангелы». Главному ангелу.

И даже, скорее, архангелу с тяжелой золотой трубой.

И даже объяснить, почему я так поступила.

Леха Саксофон, наверное, не смог бы представить меня убийцей. Я для него была героиня. Даже то, что я сбила свою группу «Анюта и ангелы» и как-то кормила себя и четверых музыкантов, — уже много значило в нашем действительно замкнутом, затхлом, как болото, городе. Тут все толкались на малом пятачке — денег было мало, и славы было мало. И все нужно было как-то проталкивать локтями, отжимать у других. Из «царь-жопы» надо было ежеминутно рождаться, именно вытаскиваться плечами из узкой ее дыры.

Сам Леха этого никогда не мог. Он умел по жизни только дуть в свою дудку, в золоченую архангелову трубу.

А про меня легенды ходили, о том, как я с двумя малыми детьми выживала в девяностые, как, оставшись вдовой, пела по бандитским тусам и клубам.

Как в меня однажды стрелял обожравшийся кокосом хозяин какого-то казино, а его оттаскивали шестеро…

Ну, даже если бы Миша произнес совсем другой монолог, наоборот, о любви к Питеру, я б его все равно не пожалела Я его приговорила к смерти и привела на его личное Лобное Место. В декорацию его личной смерти…

Потому что Человек Из Прошлого всегда рассказывает что-нибудь такое… насчет прошлого. Из чего ясно, что он — не жилец. Что его теперь пиздить не перепиздить…

Кто отец моих детей, вообще все вечно путались. Потому что отцов было двое: первая дочка была от Табачника, а вторая от Кита.

Но поскольку Кит и первую растил почти с рождения, то и она считалась Китовой.

Работы у Кита всегда была хуева туча В Малеготе он был на ставке макетчиком. И там нужно было только раз в сезон делать Табачнику один официальный макет для текущей постановки.

Но все остальные макеты были заказные, и для Табачника, если в другие театры, и для всей остальной шайки-лейки. Потом еще военные макеты, с них и начались заказы для коллекционеров в конце восьмидесятых, когда вся лавочка с театром приутихла по причине очередной революции.

Кит был пьяница, конешно. Самый натуральный пьяница

Такой классический русский мастеровой пьяница.

И опять же — кабацкая душа.