Федор Московцев - Карибский кризис

— Руководствуясь своим всеведением, могу аргументировано сказать: ты до конца не осознал, что ты наделал. Помнишь наш уговор по Волжскому — шестьсот тысяч до конца прошлого года? А наши ежемесячные расчеты?! Ты задолжал мне две зарплаты. Так не делается. Ира не даст соврать: я ей показывал ведомость, в которую внесены все мои подзащитные. В ведомости видно, что все платят в срок. Все, кроме тебя. Я же разношу конверты по кабинетам — я тебе подробно рассказывал по каким. А вдруг меня кто спросит за тебя? Что я буду говорить? Что?!

Тяжелый немигающий взгляд старого седого полковника сверлил меня. Он продолжил натиск:

— …Молчишь… Была у меня мысль сломать тебя через колено… Не сидел бы ты вот так передо мной сейчас, не рассказывал бы свои истории… О разном… Думаешь, кто-нибудь стал бы возражать, если бы из твоего кооператива сделали пугало для всех любителей лёгкой наживы?! В городе крутятся три копейки, и каждый игрок знает, у кого в данный момент времени эти три копейки находятся. Ты знаешь, сколько оперов сидят без серьезных дел?! Лоточник пожаловался на ларёчника — а им разбирай! Выше не прыгнешь: этого не тронь, к тому не подходи, третий — депутат, четвертый — правозащитник. Сбор блатных и нищих, и у каждого свой защитник. А ребятам погоны как-то надо зарабатывать. Им только скажи, что есть такой расхититель бюджетных денег — беззащитный… К тебе придут в офис, а твое производство — мечта любого оперативника!

Во время этой речи, исполненной гражданских чувств, лицо старого седого полковника оставалось суровым и мрачным, но, по мере приближения к развязке оно стало приобретать более снисходительный вид. И, наконец, он заговорил голосом глубоким, идущим от сердца, с бьющей по морде добротой:

— …Но раз уж ты пришёл ко мне с объяснениями — я попробую тебя понять. Не могу обещать, что всё пойдет, как по маслу, но с людьми поговорю — может так случиться, они войдут в положение. Ты должен назвать мне чёткие сроки, когда принесёшь деньги. И мы сможем, проанализировав всю твою ситуацию, шаг за шагом выбраться из кризиса.

Он умолк с видом пастыря, все еще колеблющегося, отпускать или не отпускать грехи кающемуся грешнику.

Я изобразил покаяние:

— Иосиф Григорьевич, вы же видите, что не по своей вине я оказался в столь стесненных обстоятельствах. Во-первых, мне причинен огромный экономический ущерб. Деньги стали для меня предметом вечных забот. Во-вторых, своими инсинуациями Расторгуев и компания привели в замешательство многих моих клиентов. У меня берут товар и не спешат расплачиваться. Таким образом, своим скотством Паперно с Расторгуевым не только повергли в изумление всю здравомыслящую общественность, но и существенно расстроили мои дела. Назвать конкретные сроки я смогу не ранее, чем через две недели.

Он энергично возразил:

— А они показывают обратное — что ты контролировал каждую операцию, каждый денежный перевод. Они были связаны по рукам и ногам в своих действиях. Их показания совпадают с «письмами» Ирины Абдурахмановны.

(Святой Иосиф часто коверкал отчество Ирины Кондуковой и вместо «Алексеевна» говорил «Абдурахмановна»)

— Коллективный сговор, — уверенно ответил я. — Они находились тут, в центре событий, и я в своих действиях руководствовался их суждениями. Я делал только то, что они мне советовали.

Святой Иосиф не согласился с моими словами и стал спорить: а почему я, здравомыслящий человек, действовал по указке неразумных и недалёких сотрудников? Почему опутался их напевами? И вообще, по его сведениям, никто мне был не указ и я контролировал все денежные потоки, вплоть до копейки. Я парировал, сказав, что все руководящие должности были заняты его людьми, за которых он ручался как за себя самого, и мне ничего не оставалось делать, как подчиняться им, поскольку их слова — это его слова. Оправдываются только трусы, и старый седой полковник предпочёл проигнорировать мои доводы, вместо этого он потребовал выплатить уволенным бунтовщикам долги по зарплате, отпускные и выходные пособия в размере 300,000 рублей.

Я возмутился:

— Как интересно: они меня разорили, и я им еще за это должен заплатить! Может, мне пойти и сделать им всем оральное удовольствие?! Что-то они попутали в своих ролевых ожиданиях!

— Как ни странно, Андрей, после всего случившегося люди верят в тебя, они хотят работать с тобой. Ты бы лучше не иронизировал, а встретился бы с ними и поговорил. Может, вам удастся найти общий язык, договориться на новых условиях. Если перераспределить полномочия, изменить структуру твоего предприятия, возможно, его удастся спасти. Ты же не станешь утверждать, что в твоей епархии всё превосходно.

Я пожал плечами:

— Ничто не превосходно, но всё держится, одно другим подтыкается, одно другое подпирает. Было время, когда я хотел создать прозрачную управляемую структуру и нанимал одного за другим болванов-управляющих. Вовремя одумался, и оставил всё, как есть. Потом эта болезнь началась у Ирины. Она думала, что найдет таких людей, которые будут делать всю черновую работу, а она будет водить пальцами и заниматься только тем, что ей интересно. Всякий умник, приходивший на должность управляющего, вникнув в дела, удивлялся: «Не понимаю, как фирма держится». Каждый пытался сделать революцию, требовал исключительных прав и полномочий. Естественно, никому такие права не были даны — я дорожил своими людьми. Управленцев — пруд пруди, а грамотных исполнителей — по пальцам можно пересчитать. Вот и Расторгуев, придя на фирму, задрал нос, заложил руки за спину, и, расставив ноги, изрек: «Не понимаю, как фирма держится». А держалась она потому, что её не трогали, потому что я не шёл за советами ни к юристам, ни к аудиторам, ни к другим дипломированным обезьянам. Проблемы начались тогда, когда Расторгуев начал перетряхивать всю структуру, когда раздул штат и разрушил существующие взаимоотношения. Во все времена клиенты знали, что Совинком — отличная компания. Никто не может отрицать этого, спросите того же Расторгуева: что говорят в больницах?! «Надежность, имя, репутация». И сейчас, когда это перестало быть правдой, надо кричать об этом еще громче…

— Иначе говоря, всё держалось на честном слове, — сказал Иосиф Григорьевич с иронией в голосе, и добавил, подняв кверху указательный палец. — Хочу заметить: на твоем честном слове. А оно у тебя, как погода в твоей Северной Пальмире — меняется по десять раз на дню. А вдруг бы что случилось: сам понимаешь, все под богом ходим… И что тогда — как управляться, если все вопросы, даже самые мелочные, замыкаются на тебе?!

— Но позвольте! — запротестовал я, — какая мне печаль до того, что будет после того, как со мной что-то произойдёт?!