Юсеф эль-Сибаи - Водонос умер

— Ах ты, собачий сын! Что ж ты со мной сделал?

Ребята поняли, что положение осложняется и им нужно что-то предпринять решительное. Хариша схватил Али за руку.

— Пойдем к трубе, я вымою тебе лицо.

— Да ты не бойся, Али. Это пустяки. Я позавчера тоже разбил себе нос. И, как видишь, ничего не случилось, — сказал Зейн.

Всю злость с Сейида как рукой сняло. Наоборот, ему стало жаль противника и он испугался того, что, может быть, сильно поранил Али. Сейид сразу забыл все — и разорванную галлябею, и беле. Он взял своего противника за руку и повел к трубе с водой. Приложив губы к трубе, Сейид подсосал воду и начал пригоршнями лить ее на лицо Али. Считая себя специалистом в подобных ситуациях, Зейн посоветовал:

— Али, сядь на камень и запрокинь голову.

Печальное положение Али не оставляло ему ничего другого, как следовать советам приятелей, которые окружили его, поливая лицо водой. Скоро кровь перестала течь. Тогда Хариша сказал со смехом:

— Все в порядке, ребята. Все обошлось как нельзя лучше! Слава аллаху, что так сошло. Хоть «русский» удар и оказался отменным, все же никто не умер!

— Ну, и хватит, — сказал Зейн. — Поцелуйте друг друга и оставайтесь приятелями.

Так как Сейид чувствовал себя виноватым, он взял Али за голову, поцеловал и примирительно сказал:

— Прости уж, Али, я это нечаянно.

— Чего там, — сказал Али со слезами на глазах, — давай я тебя поцелую.

Приятели помирились, но разорванная галлябея тяжелым камнем легла на сердце Сейида. Как он покажется дома в таком виде? Тогда Мастарейн сообразил:

— Так ведь иголка, которой мы зашивали мяч, с нами. Я сейчас принесу нитку, и все будет в порядке.

Через несколько минут Сейид снял свою галлябею. Мастарейн уселся на камень и стал быстро ее зашивать. Ребята внимательно следили за починкой.

Солнце уже садилось за горизонт, темнота заволакивала улицу. Абдалла сказал:

— Уже ночь на дворе, айда по домам! — И все пошли. Остались лишь Хариша и Абдалла, который вдруг вспомнил, что его послали за покупкой. Он быстро побежал в лавку.

Сейид и Али вошли в дом. Первый спросил:

— Ты на меня не обижаешься?

— Да что ты? Считай, что ничего не было.

Спустя немного, Али опять спрашивает:

— А что ты скажешь о своей галлябее?

— Что скажу? Зацепился за гвоздь или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, она хорошо зашита. А ночью вряд ли кто увидит. Я не буду ждать отца и лягу спать. Ну, а завтра что аллах подскажет!

Двор дома, слабо освещавшийся фонарем, висящим над лестницей, был пуст. Его дневные обитатели — два гуся и коза — отсутствовали. Умм Амина с помощью Закии, дочери аль-Хишта, которая во всем ей помогает, завела их в дом.

Наши приятели мирно расстались во дворе. Али поднялся к себе наверх, насвистывая песенку. Сейид толкнул ногой полуоткрытую дверь, ведущую домой, и вошел в небольшую прихожую, пол которой был покрыт тряпьем, обозначающим ковры. Вся обстановка прихожей состояла из полуразвалившейся грязной тахты да деревянной скамейки, на которой стоял керосиновый: фонарь, слабо освещавший соседние комнатушки. На стенах были развешаны бумажные плакаты с изречениями из корана.

Сейид осмотрел прихожую, разыскивая свою бабку Умм Амину. Не увидев ее, он засунул два пальца в рот и свистнул. Этого ему показалось мало, и он громко крикнул:

— Бабушка Умм Амина, где ты?

И тут он увидел ее, распростертую на молитвенном коврике. Она читала вечернюю молитву, беспрерывно повторяя: «Салям алейкум, салям алейкум!»

Сейид решил, что приветствие обращено к нему, и ответил:

— Ваалейкум салям, благословение и молитва аллаха! Ты еще замаливаешь свои прегрешения? И что же это были за грехи? Неужели ты была грешницей?

Старушка тяжело поднялась, свернула коврик. Ее лицо озарила добрая улыбка. Она сказала в ответ:

— Что ты так шумишь, озорник? И не стыдно тебе? Ведь люди спят, им нужно хорошо отдохнуть от дневных забот.

С деланным раскаянием Сейид отвечал:

— Ты обиделась на меня, госпожа моя? Правда, есть за что. Дай я поцелую тебе руку.

Он взял руку бабушки, но она притянула внука к себе, нежно обняла его и со смехом сказала:

— Разве на тебя можно обижаться?! Что будешь ужинать?

— А что у тебя есть?

— Чечевичная похлебка, которую дала нам твоя тетка Умм Али, немного сыру и арбуз.

— А похлебка с жареным луком?

— Ну, конечно.

— А я не люблю жареного лука.

— Так выбери его!

— И похлебку я терпеть не могу!

— Тогда поешь сыру и арбуза.

— А ничего другого нет?

— Чего тебе еще? Может быть, чего-нибудь поджарить?

— Не надо.

— Послушай, внучек, сходи к Закие, попроси у нее немного муки и примус, а я сделаю тебе оладьи.

— Маслин хочется.

— Вечно ты споришь со мной. Я говорю тебе правый, а ты мне — левый, я тебе — черный, а ты — белый. На-ка вот тебе полпиастра и ступай купи себе что хочешь.

Старушка засунула руку за пазуху, вытащила оттуда платок, в который было завязано несколько монет, и одну из них дала внуку. Парнишка схватил монету, стремглав выбежал на улицу и устремился к бакалейной лавке Шеха.

— Дядя Шеха, дай мне на три миллима [9] Миллим — десятая часть пиастра. маслин, на миллим — карамели и на миллим — арбузных семечек.

Шеха не успел протянуть руку за маслинами, как услышал:

— Послушай, что я тебе скажу. Маслин хватит и на миллим. На другой миллим дай лучше земляных орехов.

И только Шеха попытался выполнить требование своего клиента, Сейид снова крикнул ему:

— А почем у тебя палка сахарного тростника? — и он показал на связку, стоявшую недалеко от прилавка.

— Два миллима, — ответил с раздражением бакалейщик.

— А по миллиму есть?

— Как не быть.

— Тогда сделаем так: ты мне дашь на миллим маслин, а на остальные четыре — сахарного тростника, арбузных семечек, земляных орехов и карамели.

— У меня нет маслин ценой в миллим.

— Это как же так нет?

— Если я говорю нет, значит, нет таких маслин.

— А почему ты не продаешь маслин по миллиму ценой? Раз есть за два миллима, то должны быть и за один. Раздели двухмиллимовую монету пополам и получишь два отдельных миллима. Разве это так сложно?

— Не морочь мне голову. Раз я сказал нет — значит, нет. Ты меня, надеюсь, понимаешь?

— Не шуми. Обойдусь без маслин. Дай тогда леденец.

Собрав покупки, Сейид быстро побежал домой; войдя во двор, он кликнул бабушку:

— Послушай, Умм Амина!

А та сидела на тряпичном пуфе в прихожей, прислонившись к разваливающейся тахте. По обыкновению она была погружена в море печальных мыслей. Из этого состояния ее мог вывести только внук. Никто, кроме Сейида, не мог заставить ожить ее душу, светиться лицо.