Михаил Мамаев - Месть негодяя

Блинов запинается, но берет себя в руки и продолжает:

— Знаете, парни, говорят, мужчине не дано понять, каково это — рожать. Может, и так. Но, мне кажется, за ту ночь я постарел лет на десять… У нас с женой долго ничего не получалось. Оба молодые и здоровые, а ребенка заделать не могли. К каким только врачам не обращались! И ничего. А на прошлый Новый год полетели в Финляндию. И случилось…

— Потому, что вы там оба расслабились, — со знанием дела говорит Бонч, у которого трое детей от разных браков. — Нервы! От них — все проблемы.

— Вот фотография, — Блинов пускает по рукам мобильный. — Вес — три пятьсот. Красавица!

…Мы поехали с женой в Финляндию на Новый год на автомобиле. По пути заехали в глушь под Новгородом, где у жены жила прабабка. Прабабке было лет сто или двести — никто точно не знал. И никаких документов. Зачем ей документы — в избушке на опушке леса. Когда-то там был колхоз. Но молодые уехали, а старики умерли. А может, наоборот — молодые умерли, а старики уехали — теперь ведь все перемешалось в природе. По-моему, если хочешь дольше прожить, надо влюбляться в молодых, но держаться со стариками. Они опытнее и хитрее, но, главное, как правило, добрее молодых, что не мудрено — злые не живут долго, не смотря ни на какие опыт и хитрость… Короче, от колхоза осталась только добрая бабка жены.

Заночевали. Я плохо спал. Хозяйка в соседней комнате всю ночь звенела кастрюлями, кряхтела, кашляла и что-то бормотала. Как будто бредила, колдовала или молилась…

— Чего она там? — спросил я. — Не спит что ли?

— Она никогда не спит, ей не надо, — был ответ.

— Как это не надо?

— Странная…

В шесть утра мы уехали. А к концу дня уже пили вино у друзей в большом светлом доме из голубых бревен на границе света и темноты. Собралась большая светлая компания. Дети друзей, как и полагается, шумели: спорили из-за куска хлеба и глотка безалкогольного пунша, мерили сорванные со стены охотничьи лыжи, совали в камин приблудного «чеширского» кота, соревновались, у кого глубже отверстия в ушах и в носу, используя для этой цели выгоревший бенгальский огонь, пытались на всю Финляндию горланить финские народные песни, подпевая музыкальному сборнику на DVD… Короче, наводили на мысль, что с этим пуншем все же было что-то не так. Чтобы не сойти с ума, мы с женой старались больше времени проводить на улице. Несмотря на тридцатиградусный мороз, два раза в день ходили к озеру. Один раз увидели щуку. Ее выловил пьяный финн в мятом красном колпаке Санта Клауса набекрень. Сеть стояла подо льдом и была натянута между двумя лунками. Щука попалась огромная, я не знаю, как финн сумел протащить ее сквозь лунку. У нее были блестящие медные бока, как у артиллерийского снаряда, и желтые глаза величиной с блюдце из кофейного сервиза. Не хватало только короны на лбу, впрочем, возможно, она и была изначально — кто знает. Я хотел купить щуку, но финн не согласился. Попытки торговаться и шутливые угрозы снова сделать Финляндию русской колонией ни к чему не привели.

Как вскоре выяснилось, в поездке жена забеременела. Не знаю, прабабка ли наколдовала, или Царевна-Щука, или, в правду, все это от нервов. А спустя два месяца, жена сделала аборт. Мы оба так решили, хотя, если честно, инициатором аборта был я — как я уже писал, у меня в то время земля уходила из-под ног, было не до ребенка. Потом жена уехала в Стамбул и мы расстались… Сказать, что я переживал разрыв болезненно — это не сказать ничего. Я чуть не умер от тоски и раскаянья, два года у меня вообще не было женщин, в том числе и тех, что красуются на страницах в мужских журналов, если вы понимаете, о чем я… А моя жена к осени преспокойно снова вышла замуж и вскоре родила. Наверное, после меня любой казался ей подарком…

Помощник Гордина сидит на заднем сиденье джипа, весь в крови. Но руки почему-то чистые, белые.

— Это так задумано? — спрашиваю.

— Нет, конечно, — говорит Володя. — Измажьте ему кровью руки.

На репетиции, вылезая из джипа, случайно слегка задеваю кейсом дверь. Джип не новый, но дорогой. Водитель занервничал, пристально осматривает дверь, ему кажется, что осталась царапина. Царапины там никакой нет, но я его понимаю. Я тоже отношусь к своим автомобилям, как к родным. И я знаю, что такое царапины, даже самые малозаметные, где бы они не были. Поэтому в следующих дублях беру кейс в охапку, прижимаю к груди, чтобы, не дай бог, снова не задеть машину! Играю и думаю: «Вот, пожалуйста, еще одно подтверждение, что подсказки везде. Водитель со своим трепетным отношением к машине подсказал верное состояние. В руках у меня не просто кейс. Из-за лежащих в нем документов убили человека. И, возможно, убьют еще — этот кейс на вес золота!»

…Закрытое решеткой окно. На фоне окна табуретка. На табуретке голая сгорбленная фигура. Это — я. В кадре меня стригут. Когда готовили сцену, консультант сказал, что я должен быть по пояс голый — так обычно стригут в зоне. Не очень мне понравилась его идея. После стрижки под машинку буду весь день чесаться — душа под рукой нет. Домой помыться тоже не отпустят — некогда. И тут я подумал — раз все равно страдать, то какая разница — буду я страдать по пояс или по пятки?

— Зачем тебе раздеваться по пятки, когда можно раздеться только по пояс? — спрашивает Володя.

— А за тем, Володенька, что, если я разденусь по пояс, то это будет просто тюремная эротика, а если по пятки — то уже метафора. Мол, жил-был на земле человек по имени Родион, и у него было все. И продолжал Родион брать все, что само плыло к нему в руки. А в руки к нему плыл весь мир! Весь мир, со всеми его благами… [9] Перефразированная цитата из фильма «Лицо со шрамом», реж. Брайан де Пальма. Но ополчились на Родиона враги его, и предал лучший друг, и отвернулась любимая. И ничего не осталось у Родиона, кроме скорби его. Сидит теперь в одних ботинках — да и те казенные — клянет судьбу свою горемычную, а жестокий зек срезает ему волосы! И выходит, что в этом подлунном мире — олигарх ты, или бомж — невозможно ничего удержать, все зыбко, и нет ничего постоянного…

Для сцены избиения вызван каскадер. Но на среднем плане, когда в кадре все еще я, и ничего страшного произойти не должно, актер, играющий, охранника, заигрывается. Актеры иногда заигрываются — это нормально. Но страшно, если в этот момент у актера в руках настоящая резиновая дубинка. Последнее, что помню, это летящий навстречу пол. Хотя, говорят, я еще пробормотал:

— Черт, как же не везет…

Прихожу в себя, голова гудит, на затылке кровавая шишка величиной с грецкий орех.

Под руки выводят во двор, сажают в раскладное кресло, кладут на голову мокрое полотенце.

— Сниматься сможешь? — осторожно спрашивает Володя.