Михаил Мамаев - Месть негодяя

— Желательно, чтобы этим занялись медсестры помоложе и посимпатичнее. Хотя, как говорится, нет некрасивых женщин…

— А у нас в отделении их и нет, и среди больных, кстати, тоже… Какие еще пожелания?

— Из самых невинных пожеланий — было бы здорово, чтобы дверь в палату была закрыта. У меня от вас секретов нет, но ваши искусственные легкие работают, как самодельные водокачки…

Дверь закрыли, в палате стало тише. Но не успел задремать, как зашел еще один в белом халате.

— Экстренную помощь мы оказываем бесплатно, — говорит. — Но за отдельную палату придется заплатить. Подчеркиваю, это не за лечение, это за саму палату. Для вас же это не проблема? Сколько вы зарабатываете? Долларов триста в день у вас выходит?

Тут же получил мое согласие, но ушел, обиженно сгорбившись и сунув руки в карманы. Как будто жизнь приносит одни разочарования, и к плечам приделана невидимая полка, на которой каждый день по утрам выставляют бесчисленное число открытых пузырьков с анализами мочи, и там же — моя бутылочка…

Не успел уйти «переносчик мочи», вбегает запыхавшаяся Ржевская.

— Ты чего запыхалась? — спрашиваю. — Боялась не застать меня в живых?

— Типун тебе на язык! У вас тут карантин — меня долго не хотели пускать. Да еще с сумкой! Пришлось дать санитару на чай, чтобы провел огородами.

— Хорошо, что не в лоб…

Ставит сумку на стол, разгружает продукты, топчется у подоконника… Как говорится, бьет копытом.

— Ты присядь и не волнуйся, здесь за посещения не расстреливают. Расскажи лучше, кто за меня похлопотал, чтобы меня сюда положили.

— Все твои друзья! Володя Вознесенский позвонил Виталию Старикову, Виталий позвонил в управление здравоохранения города, оттуда позвонили сюда… Мы за тебя так переживаем! Поправляйся скорей, пожалуйста, очень тебя прошу — графики летят…

…Я оптимист, но, когда лежать неподвижно под капельницей уже совсем невмоготу, закрываю глаза и представляю, что я в древнем Китае и меня казнили. Был у них там один особенно изощренный способ — человеку отрубали руки и ноги, вырывали язык, выковыривали глазные яблоки, протыкали барабанные перепонки, а потом выхаживали и помещали в общественной уборной. У бедняги не оставалось в жизни ничего, кроме погруженного в темноту и жуткое зловоние сознания! Я фантазирую на эту тему не абы как, а со свойственным мне жизнелюбием, доведенным предлагаемыми обстоятельствами почти до состояния аффекта. То есть стараюсь представить все как можно реалистичнее, чтобы еще больше обрадоваться, когда открою глаза, пошевелю руками, ногами и всем, чем смогу в эту минуту пошевелить, втяну через сопливый нос в воспалившиеся легкие ионизированный реанимационный воздух, услышу за стеной хрипы и храпы собратьев по несчастью, и почувствую, что дела мои не хуже других!

Через три дня температура спадает. Я не сомневался, что так и будет, но, прослушивая легкие и снимая показания компьютера, Павел Владимирович все еще хмурится. В меня 24 часа в сутки вливают антибиотики с сопутствующими растворами. От этого вены с катетерами воспалены. Приходится все время менять руки и делать на ночь гепариновые компрессы.

— Бедные ваши вены! — сокрушается медсестра Татьяна. — В реанимации обычно ставят катетер в магистральную вену — она вот тут, на шее. На руке вены периферийные — быстро «горят».

А еще болит печень и по утрам такая тошнота, словно я пропьянствовал несколько дней подряд. Тогда я вспоминаю мои реальные выдающиеся пьянки и их последствия, и от этого переносить утреннюю тошноту намного легче.

Уже узнаю медсестер по звуку шагов. Татьяна ходит торопливо, почти бегом. Снежана цокает, как лошадка — у нее туфли на каблучках. Алевтина Ивановна шаркает, шамкает и шумит. Если за стенкой разговаривают драматическим шепотом, звенят посудой, гладят кого-то против шерсти, водят железом по стеклу, распевают русские народные песни, забивают гвозди кому-то в мозг, значит, Алевтина Ивановна совсем близко.

— Почему не брЫтый? — спрашивает она меня как-то утром. — Чтобы к следующему моему дежурству побрЫлся.

Надеюсь, через трЫ дня меня здесь не будет!

Каждый день после завтрака по коридору привычно скрипит колесиками тележка с ингаляцией — лечебный кальян, как я это любовно называю.

— Будет АЦЦ, ацетил-салицин, — благодушно предупреждает старенькая близорукая медсестра, как будто речь идет о качественном опиуме. — Дышите не глубоко, а то закашляетесь.

Открывает коробочку, выбирает мундштук, нежно насаживает, загружает в контейнер пузырек с лечебным раствором. Не хватает приглушить свет, включить восточную музыку и запустить вокруг койки полуобнаженных красоток, танцующих танец живота! Бережно беру мундштук. На рукоятке черная кнопочка. Нажать — поступает смесь воздуха и лечебного газа, этого самого АЦЦ. Будь моя воля, я бы сделал ее зеленой. Или любого другого цвета. В больницах я бы вообще запретил черный цвет… Делаю глубокую затяжку. Блаженно закрываю глаза. Я не люблю кальян, но, раз уж приходится курить, надо это делать с удовольствием.

— Раньше с утра спешила в больницу, как на праздник, — откровенничает «кальянщица». — А теперь считаю дни до пенсии, как солдат до дембеля — у меня сын служил в армии, он рассказывал, каково это. Год мне остался. У меня всегда были хорошие отношения с людьми. Но эти две малолетки… Они считают меня глупой, воруют и прячут мои очки, дразнят Тортилой. Я им ничего не отвечаю, делаю вид, что не замечаю. Хотя я могу и ответить, могу постоять за себя!

«Зря, надо отвечать, — думаю. — На каждый плевок, каждое оскорбление надо отвечать, если есть силы и решимость! Мир не становится лучше, пока мы позволяем приколачивать себя к крестам и делаем при этом страдальческие физиономии лузеров. Опыт показывает, мерзавцы сами по себе не вымирают. Давно пора вешать над кроватями распятия, показывающие подонкам FUCK, а всем добрым людям на всякий случай носить в карманах кастеты…»

— Не уходите на пенсию, — говорю, выпуская в потолок голубое лечебное облако. — Пройдут полгода или год, и все изменится. Ваши недоброжелатели свалят, их место займут хорошие люди. Все, проверяющие нас на прочность, рано или поздно, сваливают. Или ломаются, от бессилия нас сломить! Важно только, чтобы нам хватало терпения! А если ваши недруги не свалят и не сломаются, позвоните мне, и я приеду. Я помогу вам!

— А ведь их через год обещали перевести в другое отделение, — оживляется. — Вы правы, не надо мне уходить! Кто же без меня будет катать эту тележку?

Ее близорукие глаза под толстыми линзами очков делаются счастливыми. «Эх, если бы оно было всегда, это другое отделение, отделенное от моего бодрого мира высокой бетонной стеной с колючей проволокой, как в зоне, на которой сидел Родион! — мечтаю под воздействием игрушечного опиума. — И чтобы все говнюки — все без исключения — рано или поздно туда отправлялись! Может, в настоящем Раю все так и устроено? Ну, то есть там все не идеально и не прилизано, но стоит появиться на горизонте какому-нибудь засранцу, ты ему — бац! — в рожу веселую струйку АЦЦ из кальяна и бодрым веселым пинком за бетонную стену, под замок!»