Вероника Кунгурцева - Орина дома и в Потусторонье

В Городе Орина запомнила только вокзал — каменное здание с острой башней посредине и большими часами, по которым нельзя узнать время — потому что цифры там римские; и еще потрясший ее красный металлический автомат с надписью «Газированная вода», откуда льется лимонная газировка. Крошечка стояла бы тут вечность, дотягиваясь до прорези медной трехкопеечной монеткой и получая взамен волшебную воду, но мать — после того, как она выпила три стакана, — утащила ее прочь. Кажется, она все-таки каталась на каруселях и, может быть, даже ела эскимо, но и то и другое заслонил сильномогучий автомат, куда стекалась вся газировка мира.

…А пока что приехавший на выходные дядя Венка взял Орину на рыбалку — конечно, мать Крошечки и тетя Люция тоже пошли, зато Милю, которая своими криками могла погубить всю рыбу в Постолке, оставили дома.

Накануне искали во дворе червей: перевернули каждую залежавшуюся колоду, всякую трухлявую доску, нежно лепившуюся к земле, любую брошенную впопыхах и сгнившую ветошь — червей набрали полную консервную банку, подписанную так: «Тунец в масле». Погибший тунец предательски собирался вытащить постолкинскую рыбу из воды на землю.

Орина, не мигая, сидела над речкой — вцепившись в удочку, на конце которой висел продырявленный острым крюком извивающийся червяк; но окуням да карасям Крошечкин червяк оказался не люб. У других рыба тоже не клевала. Тогда взяли бредень — и в узком месте перегородили течение Постолки; тетя Люция со своими углами сети, зажатыми в кулаки, шла по колено в воде, а дядя Венка со своими — по горло.

— Веди, веди, — кричал он, чуть не по глаза, точно сом, окунувшись в речку и отплевываясь, — веди, Люция, давай, давай, моя хорошая! Ну!

Но концы бредня вырвались у тети из рук — и вся рыба, которая, оказывается, сидела без суда и следствия в сетошной тюрьме, совершила массовый побег вниз по течению реки. Дядя Венка, который в тещином доме держал себя в узде, тут не выдержал — и одной очередью выпустил все запретные слова, какие только знал. Во второй раз с бреднем пошла Лилька — и ей удалось доставить преступную рыбу на место. Раздосадованная тетя Люция сидела на берегу, спиной к Постолке, и говорила, что она эту рыбу в рот не возьмет, сами-де ешьте! Только не подавитесь!

Но когда ершей с подельниками — дома уже — обваляли в муке и пожарили в масле, тетя Люция взяла свои слова обратно.

В следующие выходные дядя Венка уговорил жену и Лильку сыграть в лапту, давненько-де не играли, сбегал в барак за другом Васькой Сажиным, тот позвал лесоруба Бориса Коновалова, Борис уломал жену Юлю, Лилька кликнула фельдшерицу Ирку Деветьярову, свою пургинскую одноклассницу, Люция зашла за Людкой Маминой, живущей на их улице; узнав о предстоящем сражении, набежала нынешняя молодежь, решившая бросить вызов тридцатилетним, и народу набралось как раз на две команды.

Детвора, которую по малолетству не взяли ни в одну команду, сидела в траве по обочинам и болела. Среди болельщиков были: Надька Коновалова, сестры Глуховы, Оля Потапова (Танька состояла в команде молодежи вместе с Мазакией Халиуллиной, Геркой Маштаковым и другими), Галька Краснова с младшим братом.

В лапту играли в поле за клубом: единственным недостатком этого поля было то, что мяч, при особо сильном и кривом броске — часто при участии попутного ветра — летел в Постолку. Но тогда за ним с готовностью бросались наперегонки двое-трое ребятишек.

Сана усаживался на мячик, который подавал игрок вражеской молодежной команды, и когда по мячу звонко ударяли деревянной битой, он на своем крутящемся аппарате летел в поле, где мячик попадал иногда прямо в руки — это считался дарок, а иной раз падал в пыль: тогда его стремительно хватали и швыряли в бегущего — то осаливали, а то нет.

Когда по мячу лаптой била Лилька — и, если не было дарка, мчалась на кон и обратно в городок, пытаясь увернуться от мяча, — Сана вступал с мячиком в двухсторонние переговоры и убеждал его пролететь мимо. Крошечка вскакивала с места, визжала и подпрыгивала, когда наступал черед матери бить и бежать. Миля, вторя ей, тоже орала: тут уж она могла проявить все свои «ораторские» способности, ведь в этом деле ей не было равных. Но в конце концов криксе наскучило «болеть» — она поглядела по сторонам и выбрала, с кем можно завести светскую беседу: отважно подошла к брату Гальки Красновой и спросила:

— Павлик, а как тебя зовут?..

Павлик Краснов вытаращил глаза и, набычившись, спрятался за сестру.

— Дулак какой-то! — констатировала Миля.

Домой пришли уж затемно: усталые, голодные и веселые — ведь обыграли нынешнюю молодежь-то!

— Теща, на стол мечи все, что есть в печи! — с порога крикнул Венка.

— Вот так-то бы всегда, — вздыхая, говорила Люция, — чем бражку-то жрать…

— А что ж, — жал плечами Венка, — и в следующие выходные пойдем играть, что нам… Скорей бы в отпуск, так мы тут такого жару дадим! А то ведь в понедельник-то — к плавильной печи… Хоть бы мышцы отошли… Завтра, как пить дать, все тело заболит…

— Мам, — смеясь, рассказывала Пелагее Ефремовне младшая дочка, — Лилька-то у нас сегодня была в ударе: никто в нее попасть не мог… Мяч, как вроде заговоренный, облетал ее стороной…

Сане, который старался поуютнее устроиться внутри фарфоровой Купальщицы, казалось, что он тоже, как все: и устал, и страшно проголодался…

К Орине в гости пришла ровесница Надька Коновалова. Обрадованная Крошечка предложила вместе порисовать. В дареной книжке «Приключения Незнайки», которую она прочла уж раз десять кряду, была еще одна хорошая сторона: картинок было много — и все не раскрашены, каковой недостаток Орина еще в день рождения заметила и на следующий же вечер взялась устранять. Но на устранение ушли месяцы: поскольку Пелагея Ефремовна вовсе не считала черно-белый контурный рисунок недостатком и была твердо убеждена, что чиркать в книжке нельзя, приходилось раскрашивать картинки в ее отсутствие. Нынче бабушка была дома, но Крошечке показалось, что при посторонних она не станет делать беспардонные замечания. И впрямь: проходившая мимо Пелагея только покосилась на то, как портят книжку, но скрепилась — смолчала.

Девочки, раскрыв широкую книгу, высунув кончики языков, старательно раскрашивали на развороте, каждая на своей странице, каждая свое. Крошечка попросила Надьку — которая, использовав, складывала измусоленные карандаши под левый локоть, — подать ей синий карандаш, чтобы вернуть шляпе Незнайки природный цвет, но Надька протянула ей красный. В другой раз вместо зеленого — для галстука Незнайки — ей сунули желтый. Орина несколько удивилась, но смолчала: всякое бывает, может, перепутала — и принялась красить канареечные брюки малыша. А Пелагея Ефремовна, хоть и вязала у себя на диване очередной носок, но, как оказалось, попутно наблюдала и за тем, как бездельничают девчонки.